результате каких-то врожденных склонностей, но скорее это произошло из-за того, что их отцы писали из Новой Зеландии слишком мало писем и вместо дружеской руки протягивали им из темноты посылки с кроссовками. И теперь, раз уж наш разговор снова этого коснулся, — теперь то, что касается “крутых футболок” Влада Зябликова и твоей простой, но вполне опрятной и приличной, на мой взгляд, одежды. Вспомни, пожалуйста, Гая Юлия Цезаря, который в своих походах умел обходиться всего лишь двумя чесночными лепешками в день и одной шерстяной накидкой; вспомни послания мудрого Сенеки (у которого, впрочем, слова иногда расходятся с делом, но финал его жизни, на мой взгляд, достоин всякого уважения); вспомни благородного Катона, вспомни Эпикура, образ которого, к сожалению, стараниями всяческих недотеп исказился почти до неузнаваемости. Вот, сын, те люди, которые наравне со мной протягивают тебе во тьме руки. Вот те характеры, которым ты должен подражать, если хочешь быть прославленным и добрым, а ведь это единственный путь, который, как мне кажется, способен привести к счастью. Подумай над этим и…
Прощай.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Мой милый мальчик,
коль скоро ты хочешь, чтобы тебя называли полиглотом, надеюсь, ты постараешься заслужить право на это имя, а для этого надо быть внимательным и прилежным. Должен тебе сказать, что слово “олух” звучит не столь уж благородно, но помни также, что нет ничего смешнее, чем когда человека называют благородным именем, а люди вокруг знают, что он этого не заслужил. Например, было бы неприкрытой иронией называть какого-нибудь безобразного парня Адонисом, труса — Александром, а невежду — полиглотом, ибо всякий легко догадается, что это всего лишь насмешка. И мистер Поуп, мой добрый знакомый, очень верно замечает, что:
Теперь перейду к следующей части моего письма. Скажу откровенно, что в твоем последнем послании я обнаружил одну не то чтобы оскорбительную, но, будем так говорить, немного обидную для меня вещь. Ты пишешь, что когда твои одноклассники получают из дому письма, они, нисколько не стыдясь, зачитывают их всем остальным. Ты пишешь, что мои письма, в отличие от чужих, как будто бы совсем не предназначены для чтения вслух. Ты передаешь мне содержание одного из таких писем. Я внимательно с этим ознакомился, и вот что я тебе скажу: все содержание этого письма сводится к следующему: “Здравствуй, милый дружок! У нас все хорошо! А как дела у тебя? Думаем, что тоже хорошо! Здоровье у нас отличное, погода стоит отличная, надеемся, что и у тебя тоже все отлично!..” Надеюсь, ты понимаешь, с какой целью и в каком умонастроении пишутся подобные послания? Если бы ты был моей хрустальной игрушкой, я бы, пожалуй, завернул тебя в несколько слоев бархата, поместил бы в лакированный ящичек и вынимал бы только перед сном — для того чтобы поцеловать тебя в лоб, пожелать спокойной ночи и снова замотать в кусок бархата. Но скажи, разве может моя любовь, мои чувства выражаться в столь пошлой и уродливой форме?
Надеюсь, ты уловил господствующую в наше время тенденцию? Все как будто бы сговорились, все, кому не лень, — книги, журналы, телевидение, — все стараются насильно, даже как-то воинствующе насаждать оптимизм. Они так усердно пытаются нас развеселить, что поневоле закрадывается подозрение, что все вокруг безнадежно плохо. Пойми, я не против веселья и развлечений, но когда это переходит всякую меру, это делается таким же назойливым и гадким, как щекотка.
Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я не могу подделываться под общий тон и писать тебе столь же казенные письма? Дорогой мой, то, что не стыдно читать перед всеми, то и предназначено для всех — то есть можно сказать, что ни для кого.
Теперь оставим это и отвлечемся на что-нибудь другое. Само собой, ты должен понимать, что меня беспокоит твое образование. Но в то же время меня беспокоит образование вообще, то есть то, какая ситуация складывается с образованием в сегодняшнем мире.
Конечно же, мне претит эта новая блажь: пропускать учеников сквозь предварительное тестирование. Не знаю, кто как, но лично я вижу в этом отвратительную сегрегацию. Помню, как я вел тебя в первый класс; я знал, что ты уже достаточно поднаторел в греческом и латыни; я не хотел делать из тебя поэта или прозаика — хотя, может быть, твоя врожденная мечтательность и располагала к этому, — я просто думал, что, возможно, когда-нибудь ты переведешь меня на язык Гомера и Вергилия; так что, вполне естественно, твои умственные способности развивались совершенно особенным образом. Но в том кабинете, где проходило тестирование, тебе, как буйнопомешанному, стали подсовывать какие-то цветовые пятна, тебя засыпали разными идиотскими головоломками и всем таким, и в результате ты растерялся, ты не справился ни с одним из заданий. И на тебе тут же поставили клеймо: тебе приписали “пониженные умственные способности” и отправили в самый отсталый класс. И все это произошло потому, что ты не обладал мгновенной реакцией тираннозавра и точностью логарифмической линейки.
Я удивляюсь, как никто до сих пор не разглядел этой тупиковой, на мой взгляд, ситуации: во времена моей юности учились десять лет; потом кто-то шел в институт, кто-то оставлял образование, но если бы мне тогда сказали, что очень скоро среднему образованию будет отдаваться уже не десять, а все одиннадцать лет, я бы не поверил. Пойми меня правильно, мой мальчик, образование — это прекрасно, но, прошу тебя, давай немного поразмышляем. Нам говорят, что современная жизнь делается все сложнее, что телефоны и тому подобное делаются более навороченными, и поэтому одиннадцатые, двенадцатые и даже пятнадцатые классы — это как бы вполне объяснимая необходимость. А теперь представь: в течение многих тысяч лет человечество накапливало знания, скопились груды, тонны информации, и вот (потому что просто так от этого уже не отмахнешься), — и вот все это нужно запихать в головы какого-то одного поколения — в данном случае твоего; все это запихивается, насильно проталкивается в ваши мозги, как в испорченный мусоропровод. Мало того, что от этого можно просто свихнуться, физически не вынести, — кроме всего прочего, может случиться так, что, прежде чем вы освоите все знания, которые сложились до вас, прежде чем вы разберетесь во всех этих чужих точках зрения, во всех гипотезах и аксиомах, вам самим уже настанет пора умирать и вы наконец поймете, что, пока вы разбирались с чужими точками зрения, ваша собственная точка зрения так и не появилась, не родилась. Ну не печальный ли это итог?
Представь: когда-то ради того, чтобы доказать истину, Галилею пришлось пройти сквозь
