полное понимание вызвали у всех эти заботы со стороны правительства и полная гласность о своих действиях. Все сердца раскрылись новому Государю. Он спас империю в тот момент, когда только начал царствовать, и он польстил самолюбию общества этим своеобразным отчетом о своих действиях <… >”.
Казнь пятерых описана весьма лаконично, ею и заканчиваются мемуары графа:
“<…> Затем под виселицей появились несчастные полковники Пестель и Муравьев, подпоручик Бестужев-Рюмин, литератор Рылеев и убийца графа Милорадовича Каховский. На головы им надели белые колпаки, и смертельная петля обвила их шеи. По данному сигналу из-под их ног была убрана доска, и они повисли. К несчастью, веревки троих приговоренных порвались, и они упали на землю. Их подняли и казнили вторично. Вскоре после этого их тела сняли, чтобы представить публике это печальное зрелище. Остальные были успешно доставлены в Сибирь и в другие места, предназначенные для их содержания.
Через несколько дней после этого грустного и заключительного эпизода преступного заговора Император и Императрица вернулись из Царского Села, для того чтобы присутствовать на церковной службе во искупление грехов бунта, опозорившего мостовую перед Сенатом, и в память о тех жертвах, которые в день 14 декабря были принесены преданности и чести. Двор, высокопоставленные лица и вооруженные войска заполнили площадь, украшенную статуей Петра Великого. Его внучатый племянник, наследник могущества, созданного его созидательным гением, коленопреклоненно поблагодарил Всевышнего и молился за души графа Милорадовича и всех тех, кто погиб с честью”.
Ованес Григорян. Из книги “Равноденствие”. Перевод с армянского Альберта Налбандяна. — “Дружба народов”, 2007, № 4 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Я на свет появился ранним утром,
бедным гюмрийским утром.
Сестренка, родившаяся вместе со мной,
умерла через три часа,
когда августовское солнце было уже высоко
и безучастно смотрело
на нашу растерянную семью,
которая то смеялась, то плакала горько.
Сейчас в нашем доме
никто ее не вспоминает —
сестренку мою, которую всего-то
и видели три часа
в то голодное послевоенное утро…
И только я не могу ее позабыть
и порой по утрам просыпаюсь с щемящим сердцем
и мокрыми глазами,
лежу в темноте,
вспоминая те девять месяцев — день за днем, —
когда мы были рядышком, вместе
в лучшую пору нашей жизни…
Андрей Грицман. Две лодки. Стихи. — “Октябрь”, 2007, № 3.
