Якушеву. Мемуар был запланирован в 10-й выпуск “Вольной Сибири”, но сборник так и не вышел. Фрагмент этой подвальной машинописи проступает сквозь серошинельную, “колчаковскую”, как уже написали, обложку несмеловского двухтомника — в качестве оформления. Кстати, когда работа над собранием перешла в последнюю, “предкнижную” стадию, Колесов как раз переехал в эту самую новую квартиру, выходящую окнами прямо на бухту Улисс. Именно там, в этой бухте, в последний — перед побегом в Китай — год и жил Арсений Иванович Несмелов, питаясь выловленной из-подо льда навагой…
Подобные сближения мне знакомы и понятны. Например, известно, что, отправляясь в Харбин, Несмелов разослал несколько экземпляров своего последнего на то время сборника “Уступы” (1924) тем, чьим мнением особенно дорожил. В предисловии к двухтомнику приводится такое сохранившееся мнение, которое дорого всем, кто занимается наследием поэта: “Подают книжки с Тихого океана. Почтовая бандероль. Арсений Несмелов. Хорошие стихи”. Эти слова Борис Пастернак написал в письме к своей первой жене в июне 1924 года. Прошло восемьдесят с небольшим лет, и первые посылки с несмеловским двухтомником для столицы мне помогал встречать на московской товарной станции внук Бориса Леонидовича и Евгении Владимировны.
К моменту своего ареста Арсений Несмелов был седым, полнеющим, мешковатым человеком с голубыми глазами. Он пользовался очками и тростью, мог просидеть вечер в ресторане и ночь над лирической балладой. За пять минут сочинявший стихотворные тексты для заработка, писавший одновременно в правые и в левые издания, в полном смысле слова “профессиональный литератор”, он так и не стяжал дар “придумывальщика” и четверть века извлекал стихотворные и прозаические сюжеты из собственной биографии…
И было откуда их добывать.
Его возвращение началось ровно сорок лет назад, когда в хабаровской “Антологии поэзии Дальнего Востока”, составленной Анатолием Ревоненко, вышли пять стихотворений Несмелова (без сопроводительной фотографии или хотя бы рисунка), три из которых были сокращены цензурой. Начальство, впрочем, заметило эту публикацию, и после выхода антологии Анатолию Ревоненко пришлось покинуть город. Восторженно откликнувшемуся на несмеловские стихи в местной газете Илье Фаликову (уроженцу Приморья) в разъяснительной беседе сообщили, что с восхвалениями “японских шпионов” надо быть поосторожнее...
Несколько раз Арсений Несмелов всплывал в художественной прозе как прототип и персонаж — у Натальи Ильиной в 60-е, у Левана Хаиндрава в 80-е, у Ильи Фаликова в наше время. После “перестройки” его стихи появились в “огоньковско-евтушенковской” антологии “Строфы века” и — начиная с “Октября” — в литературных журналах. В 90-м издали и книгу “Без Москвы, без России...”, в составлении которой участвовал Анатолий Ревоненко, ушедший из жизни через пять лет после ее выхода.
Ну и уже притчей во языцех стала модная песенка в исполнении поп-звезды Валерия Леонтьева, звучавшая из всех музыкальных киосков и радиоприемников в дни американо-югославского конфликта.
Каждый хочет любить — и солдат, и моряк,
Каждый хочет иметь и невесту, и друга,
Только дни тяжелы, только дни наши — вьюга,
Только вьюга они, заклубившая мрак.
Так кричали они, понимая друг друга,
Черный сербский солдат и английский моряк…
“Черного серба” (а в стихах был еще и босниец) в песне заменили на “югославского солдата”. Примечательно, что именно эти стихи, названные “Интервенты” и включенные в харбинский сборник “Полустанок” (1938), были первыми, которые Арсений Митропольский при публикации во владивостокской газете “Голос Родины” подписал фамилией погибшего под Тюменью друга Несмелова. Было это еще в 1920 году, стихотворение тогда называлось “Соперники”.
Слухов и сплетен история литературы и общественной жизни накопила о Несмелове достаточно. Старались и записные доброхоты, черпавшие вдохновение в приоткрытых для них архивах соответствующих органов. Так, в 1994 году газета “Владивосток” напечатала явно инспирированную статью “Русский поэт и фашист”. И ведь что самое интересное: формально статья имела право на такой заголовок — Несмелов одно время сочинял для опереточной Русской фашистской партии в Харбине стихотворные лозунги, стихи и поэмы, а в одной из анкет свои убеждения прямо назвал фашистскими . Исследователь русского фашизма, профессор Гавайского университета Джон Стефан писал: “Без музыки поход — не поход, и такой закоренелый поклонник оперы, как [Константин] Родзаевский (харбинский партийный фюрер. — П. К. ), просто обязан был позаботиться о том, чтобы РФП не испытывала недостатка в поднимающих дух песнях. Признанные партийные барды Николай Дозоров и Николай Петлин снабдили ряд царских и советских мелодий фашистскими текстами; в результате вышли такие харбинские шлягеры, как „Слушай, соратник!”4 и „Закат красной звезды”. Гимн РФП „Вставайте с нами, братья!” пели на мелодию Преображенского марша — возможно, потому, что покойный царь Николай был номинально приписан к Преображенскому полку. Каждая строфа призывала русских людей, вливаясь в фашистские ряды, идти к национальному возрождению”5.
Партийный бард Николай Дозоров — это Арсений Несмелов.
