и это
непоправимо.
Чего может бояться купол Исаакия в житейском смысле? Бомб, которые сыпались на город во время блокады. В метафизическом — богооставленности, пустоты бесконечного мира, в котором больше мертвых, исчезнувших, чем живых. В 1961 году Геннадий Алексеев написал поэму о блокаде “Жар-птица”. Про блокаду написаны две великие книги — повесть Шефнера “Сестра печали” и сентиментальная поэма Геннадия Алексеева “Жар-птица”.
Я встретил ее совершенно случайно —
однажды ночью
на набережной.
Она сказала:
— Вы меня простите,
но я должна,
должна вам рассказать!
Так поэма начинается, заканчивается она словами той, что “должна рассказать”:
Зарыли меня
на Охтинском.
Третья траншея от входа,
в двух метрах
от крайней восточной дорожки.
Для этого-то и нужен верлибр Геннадию Алексееву. Верлибр — это ведь тень стихов. Белый стих на то и белый, чтобы быть призрачным, прозрачным, привиденческим, привидевшимся. Он словно из другого мира, где не действуют наш ритм, наши созвучия. Для мира Геннадия Алексеева такой стих подходит лучше всего. Не потому, что он, Геннадий Алексеев, такой мистик и такой духовидец, но потому, что город, в котором он родился, в котором жил, город, который он любил, набит под самые небеса и под самые недра исчезнувшими, погибшими не только во время блокады, но и во время всех чисток ХХ века. Этих исчезнувших так много в любой коммуналке, под любым асфальтом, что должен ведь был появиться кто-то, кто их бы увидел. Вот Геннадий Алексеев и появился, и увидел их, а вместе с ними — оживших сфинксов, незлых крылатых львов, кентавров, пляшущих лошадей, химер, охота на которых запрещена, но браконьеры, правда, всегда найдутся.
Никита Елисеев.
С.-Петербург.
Сухово-Кобылин: pro et contra
Владислав Отрошенко. Веди меня, слепец. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле Сухово-Кобылина. М.,“Культурная революция”, 2007, 285 стр.
Убил или не убил Луизу Симон-Деманш Александр Васильевич Сухово-Кобылин? Проигнорировать столь захватывающий сюжет не позволил себе ни один литератор, в каком бы жанре ни писал о Кобылине. И не в том суть, что читающая публика “дурно воспитана”: у пушкинистов, из пустого любопытства, выпытывает — было или не было у Н. Н. с Дантесом, у спецов по Есенину — “жиды” или “агенты ГПУ” спровадили поэта в мир иной. Экстраординарный случай Кобылина и в рассуждении странной судьбы, и в рассуждении его особого, не без странности места в истории российской словесности — достояние знатоков. Сочинители иного сорта, манипуляторы и дилетанты, за беззаконной кометой никогда не гнались (репортеры не в счет). Даже уголовное его дело судейская рать запутала столь виртуозно, что самое изобретательное переследование ежели и приближало к предощущению истины, то, увы, не настолько, дабы с возгласом “Эврика!” его наконец-то можно было закрыть. Не
