поэта.
У Чухонцева развитие тесно связано с отношением поэта ко времени . Чухонцевское молчание и его слово одинаково задействованы в этом отношении — осознаваемом, постоянно обдумываемом. “Родился новый читатель, тот, который не слышал моего имени, поскольку нет книг”4, — обронил Чухонцев в беседе с Игорем Шайтановым.
Поэт-марафонец
Творчество Олега Чухонцева довольно слабо исследовано. Главное, что на сегодняшний день сказано о поэте, сказано в основном в жанре рецензии5. Но примечательно, что рецензии эти почти всегда перерастали границы жанра и оказывались, по сути, подступами к самому феномену поэзии Чухонцева, которая производит “эффект целого”6, а также подступами к опознанию самой личности поэта. Эта черта “рецензий на Чухонцева” во многом объясняется особым авторским составом рецензентов, в котором не встретишь случайных людей. Практически все они — ведущие критики и поэты. Среди них М. Амелин, Н. Иванова, Б. Кенжеев, Д. Полищук, И. Роднянская, И. Шайтанов, Г. Шульпяков. Безусловно, сам состав критиков позволяет судить об особенностях восприятия личности и творчества Олега Чухонцева в литературных кругах. Для рецензентов характерно стремление показать то, что в случае с творчеством Чухонцева лежит не на поверхности, что с трудом поддается дефинициям и вообще с трудом ухватывается . Но парадокс: именно то, что извлекается “с трудом” в случае с поэзией Чухонцева, оказывается ее существом, определяющим художественную ценность этого творчества. Неочевидность этого существа для сознания, которое не готово к определенному погружению в текст, сообщает поэзии Олега Чухонцева несколько ложный налет элитарности. Ложен он потому, что элитарность в данном случае не является чертой творчества самого поэта. В том, что поэзия Олега Чухонцева сегодня воспринимается как элитарная, — особенность текущего момента в развитии русской поэзии, а не заслуга поэта, которая, впрочем, вряд ли воспринималась бы им самим в качестве таковой.
В основании того литературного явления, каковым является Олег Чухонцев, как кажется, лежит сочетание несочетаемого на первый взгляд. С одной стороны, поэзия Чухонцева практически не дает пищи для мифа о поэте: в ней нет яркого магистрального биографического сюжета, питающего каждое слово иных персонажей истории русской поэзии. Но с другой стороны, сегодня можно говорить об особом восприятии самой фигуры Олега Чухонцева. Это восприятие основано не просто на умении поэта оставаться в стороне от происходящего в литературном быту, жизни, но скорее на общем стаже чухонцевского молчания. Общим сроком пребывания в стороне — которое пугающе для среднестатистического регулярно пишущего литератора — Чухонцев на сегодняшний день оказался, как, пожалуй, никто, закален в статусе поэта. Чухонцев — поэт, одолевший марафонскую дистанцию молчания . Иными словами, особенность чухонцевской репутации в литературных кругах — в практически полном отсутствии биографии, совершающейся на глазах у публики . И люди, знающие литературные круги изнутри, склонны рассматривать биографию такого рода как близкую к идеалу для человека, находящегося в постоянном творческом поиске. Безусловно, цена “чистой” репутации была бы невысокой, если бы Олег Чухонцев писал посредственные стихи. Но в том-то и секрет сегодняшнего восприятия Чухонцева литературными кругами: поэт показывает свой безупречный литературный путь как путь постоянного творческого роста . Чухонцев и сам любит говорить о поэтах “весенних” и “осенних”, невольно причисляя себя ко вторым. Однако сложно вспомнить поэта до такой степени “осеннего”. В сорок лет он писал лучше, чем в тридцать, в пятьдесят — лучше, чем в сорок. Сегодня он пишет лучше, чем в пятьдесят. “Лучше” в данном случае нужно понимать как выражение способности развиваться, находить новые языки для каждого стихотворения.
Пейзаж внутренний и внешний
Сошлюсь на один из телефонных разговоров с Олегом Григорьевичем, когда я решился задать простой, но не всегда уместный вопрос: почему он долго не писал? как объяснить молчание? Не многое из того, что ответил Чухонцев, я возьмусь закавычить, опасаясь переврать в нюансах. Но в общем Чухонцев сказал довольно простую и понятную вещь: в 90-е годы “было много соблазнов” — телевизор, газеты, возможность ездить за границу и т. д. Быстро меняющаяся страна располагала к быстрому расширению кругозора. “Но, — заметил Олег Григорьевич, — я ведь не репортер”. И пояснил свою мысль: движение по горизонтали мало что дает для творчества. Здесь Чухонцев коснулся своей собственной метафоры “пробегающего пейзажа”, сказав, что она несколько неточна — точнее было бы “внутренний пейзаж”. Такой пейзаж, по мысли поэта, не порожден напрямую реальными картинами жизни, но сами картины порождены внутренним вбидением. “Вы посмотрите на пушкинские пейзажи — они все внутренние”.
“Внутренний пейзаж” — это словосочетание на поверку многое говорит о творчестве Олега Чухонцева. Чухонцевское понимание пейзажа как внутреннего содержит своеобразную формулу перевода жизни на язык поэзии . По сути, это чухонцевское определение поэзии. В нем — его философия творчества и один из ключей к стихам.
