Новый Мир ( № 3 2008)

В разговоре с И. Шайтановым Чухонцев упоминает о пропавшем (украденном) чемодане с его записными книжками. “Чемодан с записными книжками” — это наводит на размышления. Например, становится очевидным соотношение в творческой кухне огромного количества набросков и очень небольшого количества готовых произведений. В творческом процессе записные книжки находятся лишь на первом уровне отбора материала, который может претендовать на то, чтобы когда-либо дорасти до поэзии. Это своеобразная рассада, которая должна пустить корни, — схваченный пейзаж должен стать внутренним .

Можно вспомнить бахтинскую мысль о том, что материал литературы, чтобы стать литературой, нуждается в преодолении . Однако понимание того, какого рода работу предполагает такое преодоление, может быть, как известно, разным. Например, репортерский бег по горизонтали позволяет трактовать преодоление материала как установку рамки, что сообщает порой случайно попавшим в кадр деталям всеобщий характер. У Чухонцева другой подход — глубина преодоления материала достигается в процессе естественного, почти природного, но при этом духовного роста — вызревания . У Чухонцева материал преодолевается прорастанием по вертикали — вверх и вглубь. Здесь уже задействована не только рамка, но и особый принцип организации целого — выстраивание такой композиции образов и мотивов, которая делает лирическую ситуацию многомерной, мирообразующей.

 

Время потопа и распутицы

Можно попытаться реконструировать одну из лирических ситуаций, которая часто выполняет в поэзии Олега Чухонцева функцию, схожую с мифопоэтической. Логично оттолкнуться от одного из показательных стихотворений, в котором универсальный для поэзии Чухонцева мифопоэтический комплекс высветился наиболее полно и многогранно. Речь идет о длинном стихотворении “…А в той земле, где Рыбинское море…” (1983), от которого нити образов и мотивов можно протянуть через все творчество поэта.

Первая часть стихотворения написана одним предложением, которое тянется тридцать одну строку. Начало:

…А в той земле, где Рыбинское море

теперь шумит, где белый теплоход

кричит в тумане…

Поэтическое сознание не может остановиться на внешнем облике места: “белый теплоход” наделяется способностью чувствовать “живую боль”, на его “крик” откликаются “встречные суда”. И здесь внезапное погружение картинки: “…волна береговая / в глухую память плещется…” Вода сразу увязывается с памятью, которая отворяется звуком волны. Далее столь же подробно раскрывается “когда”, как только что было раскрыто “где”:

                                                        …когда

решили землю сделать дном и Волгу

пустили в эти поймы и луга

на дольний мир, крестьянскую двуколку

колхозом тянущий, и облака

из мутных вод, как саван погребальный,

всплыть не могли, и только монастырь

еще стоял, как в день первоначальный

холодную высвечивая ширь…

Чухонцев пишет это стихотворение пятистопным ямбом. Этот “медленный” размер актуализирует позицию некоего повествователя или даже произносящего монолог героя. Но герой этот никак не может закончить предложения, все усложняя и усложняя вложенный в простой размер синтаксис. Чухонцевский лирический повествователь как будто стремится не упустить ни одной детали, стремится показать предмет,