передохнуть, увидел над собой свежую обломанную культю с выступающей слезой.
— У него жена и дети, он лопух, — заключил он безнадежно.
Однако, обшарив фонарем окрестность, увидел, что сзади за березкой почва идет на подъем — и как это он раньше не заметил? Он шагнул и оказался на твердой земле, кустарник здесь рос совсем другой, с красными веточками-прутиками, он видел, как сквозь них просвечивают красноватые шершавые стволы сосен, и вдруг ощутил, как взмок — футболка прилипла к спине, а куртка — к футболке. Он стоял, упираясь выломанной веткой в твердую землю, и тяжело дышал, и тут же за спиной раздался заливистый, истеричный смех, злой женский смех, перешедший в тоненький жалобный плач. Он не обернулся.
Тропа была совсем рядом, он выбрался на нее, так и не решаясь оставить свой спасительный посох, и тут увидел выступившее из сумерек бледное лицо с черными провалами глаз. Лицо висело в темноте. Фонарик дернулся, и светящийся круг не сразу, но ухватил черные волосы, заколотые со лба дешевой пластиковой заколкой, бледные впалые щеки и стиснутые губы. Глаза она зажмурила, моргая и отворачиваясь от света фонарика.
— Инна, — сказал он.
— Вы! — произнесла она с отвращением.
Чемодан она уронила на тропинку.
— Черт, как вы меня напугали! — Она глубоко, порывисто вздохнула. Сейчас на ней была пушистая серая кофта с двумя пуговицами на животе.
— Вы меня тоже, — сказал он.
— Почему вы меня все время преследуете? — Она плотнее запахнула кофту, будто ее знобило.
— Я вас вовсе не преследую, — сказал он беспомощно. — Я заблудился.
— Как тут можно заблудиться? Это чистый лес! Это вообще посадки. Вон сосны как растут, рядами!
— Говорю вам, я заблудился. Сошел с тропинки и попал в болото.
— Какое тут болото? Ну, чуть притоплено в низинке.
— Говорю вам, огромное болото, я чуть не утонул. Что это так смеется в болоте у вас, смеется и плачет, будто ребенок? Птица?
— Нет, — сказала она устало. — Тут водится выпь, но она мычит. Ее так и зовут — водяной бык. А чтобы смеялась и плакала — такой птицы нет.
— Тогда это, наверное, лягушка.
— Вряд ли.
— Я видел одну! Большую.
— У вас воображение разыгралось, — сказала она. — И вам не хочется ходить одному. Что вы как маленький, честное слово!
— Да нет же. Но раз уж мы все равно встретились, почему бы не пойти вместе?
— Потому что не положено.
— Инна, это испытание. Откуда мы знаем, может, оно и состоит в том, чтобы мы нарушили правила.
— Это вы привыкли все делать не по правилам, они не для вас писаны. Я знаю таких, как вы. — Она посмотрела на него почти с ненавистью.?— Вы привыкли, что все вокруг делается, как вам удобно. С самого детства. Остальные могут мыкаться по общежитиям, ходить на нелюбимую работу, делать все, что начальство скажет, выполнять то, что требуют всякие таблички: не курить, не сорить, цветы не рвать, вход запрещен! Это все было не для вас, вы выше этого, уж конечно!
— Результат все равно один и тот же. Мы оба идем в Малую Глушу.
Она вздрогнула и поглядела на него. Он отвел свет фонарика, чтобы тот не бил ей в глаза, и теперь луч пластался у ее ног концентрическими кругами света.
