Она при этом изгибалась ужом, пытаясь вывернуться из веревок.
— Не хотела, а заснула. Простите.
— Это песьеголовые, — сказал он.
— Как они… как у них?
— Не знаю.
— Пока мы спали, они нас оглушили чем-то и связали? Или усыпили еще крепче?
— Наверное.
Женщина за его спиной опять закричала, громче, пронзительней, потом крик оборвался.
— Инна, вы можете развязать мне руки?
— Как? — спросила она безнадежно.
— Ну, я повернусь к вам спиной… вот так…
Он почувствовал спиной ее спину, руки у нее были стянуты веревками, точь-в-точь как и у него, она беспомощно подергала за узлы. Движение было бестолковым, словно у его запястий возился какой-то зверек.
— Нет, — сказала она, чуть повернувшись. Он почувствовал на щеке ее дыхание и касание легких волос.
— Нож! — вспомнил он. — На столе лежит нож!
Перекатываясь, он подобрался к столу и сел, опираясь о лавку, так, что голова его оказалась над краем стола. Со второй попытки ему удалось смахнуть нож подбородком. Нож упал в траву, он нащупал его ладонями связанных за спиной рук и ухватился за рукоятку.
— Порядок, — сказал он, подбираясь к Инне.
Он просунул лезвие под веревку, стягивающую ее руки, осторожно, чтобы не задеть кожу, и повел вверх-вниз. Веревка лопнула и распалась. Повернувшись, он увидел, как Инна, потряхивая затекшими кистями, пытается развязать узел на ногах.
— Да нет же, — сказал он с досадой, — возьмите нож, разрежьте мне руки, вот.
Он вновь повернулся к ней спиной, подставив ей кисти, и почувствовал прикосновение к коже холодного лезвия. Он подвигал веревкой, чувствуя, как она поддается и распадается надвое, руки у него освободились, и он, обернувшись к Инне, перехватил нож и стал торопливо резать путы на ногах, у себя и у нее, не обращая внимания на то, что кисти рук слушались плохо, а пальцы были как чужие. Нож пришлось зажать в горсти. Иначе не получалось.
Когда он вскочил на ноги, он понял, что все кончено; пряничный домик пылал, охваченный красным языкатым огнем, окошки моргали красным, хозяйки нигде не было видно, а на пороге горящего дома стоял гигантский псоглавец, и девочка Люба болталась у него в руках, точно тряпичная кукла.
Сжимая нож в руках, он прыгнул вперед и, прежде чем псоглавец успел освободить руки, ударил его ножом в то место, где собачья голова переходила в человечьи плечи. Нож прошел мягкое и уперся в твердое.
Кровь брызнула на него тугой узкой струей, заляпав футболку.
— Идиот, — сказал псоглавец и начал медленно падать, роняя девочку.
Женщина в белой рубахе кинулась на него, ее скрюченные пальцы тянулись ему в глаза, он пытался ухватить ее за запястья и не мог, тогда он дернул головой, ногти скользнули по щекам, прочертив кровавые борозды.
Он пытался оторвать ее от себя, но она висела на нем, как куль с картошкой, совсем рядом он видел ее страшное оскаленное лицо, зубы блестели в неверном свете пожара.
Вдруг она обмякла и ушла вниз; совсем рядом он увидел поросшую шерстью морду; в когтистой руке псоглавец держал дубину. Он попытался схватить нож, который выронил, защищаясь от женщины, но псоглавец наступил на рукоятку огромной когтистой ногой.
