— Плата? Какая?
— Вы убили моего мужа, — сказала собакоголовая женщина, — он не сделал вам ничего плохого, а вы его убили. Зачем?
— Я вам не верю, — сказал он. — Вы зачем-то устроили это все. Нарочно. И я не верю, что здесь можно убить. За рекой нет жизни, а значит, нет и смерти.
— За рекой есть все, и даже больше того, пришелец, — сказал псоглавец. — Ты пришел сюда за милостью, а где твоя милость?
— Я защищал беззащитных.
— Ты защищал убийц. Просто потому, что они приняли симпатичный тебе облик. Смотри, как ты легко убиваешь. Как легко решаешь, кто прав, кто виноват. Только потому, что у меня собачья голова на плечах, а у них?— нет?
— Вы пытаетесь меня на чем-то поймать, — сказал он. — Запутать меня.
— А чего ты хотел? — пожал огромными плечами псоглавец.
— Я хотел… — Он набрал в легкие жаркий сухой воздух с привкусом железа и пепла. — Я хотел… я пришел сюда за человеком. И я уйду отсюда с человеком. Я понимаю, вы сейчас изо всех сил стараетесь показать мне, что нет никакой правды, что все… неопределенно. Я не знаю, как у вас. У меня есть правда. Одна. Я пришел за своей женой, и я заберу ее. Вот так.
— Да ты философ, братец, — сказал собакоголовый.
— Нет, — сказал он.
Он прошел по земляному полу в угол и сел на корточки. Теперь он увидел, что в очаге на огне стоит горшок и в нем что-то кипит и булькает.
— Я вожу за плату, — сказал псоглавец. — Ты знаешь?
— Я заплатил на той стороне.
— Не считается.
— Плата, — сказал он. — Хорошо. Но у меня только то, что с собой. Что вы можете у меня взять?
— То, что ты можешь нам дать. — Псоглавец, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок землянки, подошел к нему и сомкнул чудовищные когти у него на запястье. — Пойдем.
Краем глаза он увидел Инну, жавшуюся к стенке со своим чемоданом.?
— А она? — спросил он.
— Она тоже.
Псоглавец, по-прежнему сжимая железной хваткой его руку, обогнул очаг, и он увидел темный лаз, открывающийся в земляной стене; псоглавец толкнул его в спину, и он вдруг отчетливо подумал, что его ведут убивать. Я даже не успел попрощаться с Инной, подумал он, а жаль. Ему вдруг пришло в голову, что все, что он видит за рекой, — одно сплошное умозрение, равно как это его путешествие, и, если напрячься и разорвать морок, он окажется у себя в квартире, за окном будет пыльное московское лето, бесплодное, пожирающее само себя, но вполне вещественное и оттого вдвойне безнадежное. А если бы мне удалось вывести отсюда Ритку, подумал он, так бы и пришлось жить на грани чуда, морока. Как объяснить ее появление друзьям? Знакомым? Своим родителям? Ее родителям? Как выправить ей документы? Как разговаривать с ней? О чем? Почему я раньше об этом не подумал?
Или просто поселимся с ней в Болязубах, в Болязубах ее примут. Купим дом, заведем корову, кур… Вот чушь, ей-богу.
Псоглавец жарко дышал за его спиной, а впереди горел смутный свет, и когда он выбрался наконец наружу, увидел, что находится в помещении, размеры которого определить невозможно. На крошечном освещенном пятачке (кажется, это была керосиновая лампа) за грубо сколоченным столом сидел еще один псоглавец и листал амбарную книгу, вроде той, что была у перевозчика. Псоглавец был в очках в золоченой тонкой оправе.
— Садитесь, — сказал псоглавец.
Тот, который вел его, подтолкнул в спину, и он увидел перед столом такой же грубо сколоченный табурет.
