Уложив дочь спать, старик брал в руки лопату, мешок с семенами и отправлялся на плато: пока догорает вечерняя заря, посадить хоть немного леса.
Продвигаясь в своих посадках, старик заметил, что слой плодородного дерна, у края обрыва тонкий, как кожура яблока, ближе к лесополосе как будто становится толще, а на самой опушке, стоило копнуть, лопата легко погружалась в настоящий рассыпчатый чернозем. Первой мыслью старика было, что чернозем специально насыпали те, кто посадил этот лес. Представил живо, как самосвалами свозят на каменистое плато землю из питомника, разравнивают бульдозером. Вздохнул тяжело. На краткий миг бессмысленными показались уже начатые труды: где же ему взять чернозем, чтобы засыпать плато? Однако глянул на лесополосу, на несколько километров протянувшуюся вдоль дачного поселка. “Да не может такого быть! — воскликнул старик про себя. — Столько земли привезти, да еще вскоре после войны, когда каждый грузовик был на счету...” Слой черной плодородной земли явственно проступал и на расстоянии восьми-десяти метров от опушки. Пустое место чего ради стали бы засыпать?
Тридцать пять лет назад точно такое же каменистое плато было на месте их дачного поселка. Вбив колышки и собственноручно прокопав разделительные борозды, председатель, посмеиваясь, предостерегал: не вздумайте щебенку перекапывать! Большие и малые камни садоводы вручную выбирали из земли, ссыпали на дорогу, в будущий дачный проулок. За лесной землей и подстилкой из перепрелых листьев старались заезжать в посадки подальше, но все равно вскоре вот эта самая тянущаяся вдоль поселка лесополоса стала сильно хиреть. Года через четыре снова поднялась, но дуба в ней с тех пор больше нет: лишь клен да акация...
“Лес сам землю плодородной делает! — догадался старик. — И под деревьями, и на несколько метров вокруг себя...” Тридцать пять лет назад те, кому участки достались вплотную к лесополосе, на тачке и не возили ничего. В первый же год насадили огород и урожай собрали отменный.
У старика тогда знакомый по работе получил возле леса участок — заходили друг к другу в гости. Показывая на стеной стоящие в начале июля помидорные кусты, знакомый хитро поглаживал живот: “А что, у меня чернозем...” Каждый год хвалился, что картошку никогда в зиму не покупает — на огороде вырастает достаточно. У большинства садоводов на горе картошка даже в лучшие годы выходила средняя, хотя сажалась по всем правилам: не раньше конца мая в теплую уже землю, подкладывался в каждую лунку перепревший прошлогодний навоз...
В один из вечеров старик, выйдя с лопатой, стал высаживать лес на участке, что выбрал для себя еще накануне. Привычно вырезал лунку за лункой и вдруг, присмотревшись, обнаружил черневшие срезанные и перевернутые кругляши дерна, а под ними россыпь золотисто-желтых, словно только что с дерева (земля была суха, как порох), березовых семян. Вскинулся, как обокраденный на вокзале, метнул глазами по сторонам?— быстро сообразил: да нет, это он сам пару недель назад и засадил пятачок березками, да, видно, запутался среди очень похожих ям и забыл. Перейдя на другой участок, тщательно осмотрел траву, нет ли и здесь следов посадок, и после того случая положил себе за правило каждый раз отмечать место, где закончил сажать, выкладывая на траве рядок из желтых, во множестве раскиданных вокруг камней — словно подводя черту под выполненной за день работой.
Изрытое кратерами плато на горе не было таким уж однообразным и одинаковым. Полевые дороги пересекали его, одна направляясь вдоль закругляющегося обрывистого склона, другая мимо сетчатой ограды и газовых вентилей к очень крутому и каменистому, едва проезжему спуску: многие хозяева дач на Алтынке, жившие в других микрорайонах, ходили здесь каждый день домой. Рядом со спуском вгрызался в плато небольшой, однако весьма глубокий овражек. Весной и в сильные ливни по заросшему травой дну его бежали, обнажая коричневую глину, потоки воды.
Методично засаживая плато участок за участком, старик добрался и до овражка. Примерил на глазок глубину и покачал головой, жалея, что не знал о нем раньше. Овраги, давно уже вычитал он, — бедствие степных краев, их надо засаживать лесом в первую очередь. Сильно крутой, почти непроходимый, заросший сухой и пыльной степной травой склон не испугал старика. Набив семенами оба кармана пиджака, а сумку как ориентир оставив на вершине, он по рассыпчатой мелкой щебенке, словно по льду, съезжал все ниже и ниже, через каждые пару метров изловчался затормозить. Лопатой раздвигал траву, под мелкие угловатые камешки вкладывал горсть семян. Вздымалась клубами тяжелая глинистая пыль, на дне оврага хрустели под ногами высохшие, мертвые стебли. Сделав таким образом один ряд, старик разворачивался, опираясь на лопату, начинал подъем.
И хотя ему приходилось поминутно кланяться земле и много сил тратить на то, чтобы не соскользнуть по склону обратно вниз, старик неплохо на глаз рассчитывал расстояние: добравшись до верха, оказывался не слишком далеко от ориентира-сумки. Отдышавшись, отступал на нужное расстояние, переносил семена на новое место и снова начинал спуск.
Овраг с каждым рядом становился все глубже и глубже. Как-то, засадив очередной ряд со дна наверх, старик не обнаружил наверху сумки с семенами. Рассердился на себя, что скосоглазил, слишком далеко отклонился в сторону. Однако сумки не было видно и поблизости. Недоумевая, старик прошелся по склону. Золотистое, почти не покрасневшее на закате солнце краем еще выглядывало из-за горизонта. Сажать бы еще и сажать, однако карманы пиджака были пусты. Старик в конце концов обнаружил у края склона вроде как горсть древесных опилок. Пригляделся: лежали кучкой высыпанные в траву березовые семена. Ну кому сумка могла понадобиться? — выпрямляясь, со вздохом подумал он. Старье же было последнее, на базар идти, и то стыдно... Принеся лопату, старик раскидал и прикопал землей березовые семена. Ничего, зато куст особо густой вырастет, утешал он себя.
В другой раз, поднявшись на гору, старик услышал откуда-то поблизости странный, гулкий и твердый топот, хруст сухих стеблей, как будто кто-то копошился в глубоких, полных пыли кратерах. Разглядев среди сухой травы мохнатые серые, черные спины, догадался: козы. Штук пять или шесть, серых и черных, длинношерстых пуховых, непонятно, как в такой шубе терпят жару. Пасла стадо сгорбленная старушка, тоже, несмотря на лето, одетая тепло. Вот, опираясь на высокую кривую палку, заковыляла по целине к зеленевшему в одном из кратеров кусту низкорослой вишни. Козы, привычно последовавшие за хозяйкой, вдруг сами заметили этот куст и, как ошпаренные, ринулись жадно щипать зеленые ветви.
— Да как же!.. — растерянно глядя на них, бормотал старик. — Козы же все посадки потравят!..
