— Это ж я кого теперь увижу, со стыда сгорю, — так же глухо, словно в себя, повторила она. — Обрадовал ты меня сегодня, дед!
И, подхватив сумку с огурцами и пластиковое ведро, в которое старик еще утром собрал немного малины, она направилась по проулку в сторону спуска с горы.
Старик с тяжелым сердцем посмотрел ей вслед, однако остался на даче доделывать дела. Уже вечерело, когда он, вынеся в проулок лопату и сумку, закрыл домик. На плато раскачивались торчащие стебли травы, теплый, но очень сухой, терпкий степной ветерок касался щек. Сажая лес, старик понемногу успокаивался и стал не то чтобы забывать о неприятной, постыдной ссоре с дочерью, но как бы покоряться и прощать себе собственную несдержанность. И вскоре просияла в душе его радость. Старик словно и не проработал день целый на огороде. Увлекшись, он пожалел, что сгустились сумерки и в сумке кончаются семена.
Он спускался по наискосок пересекающей склон тропинке уже при свете звезд. Небо над городом синело как очень густой раствор купороса. Старик, однако, разглядел рассыпанную на склоне возле самой тропинки малину, неподалеку проломленное белое пластиковое ведро — подумал еще, что совсем как то, что понесла домой Наташка. Дома он застал дочь лежащей в постели, на голове мокрое полотенце, лицо и руки намазаны зеленкой, в зеленых же бриллиантовых пятнах простыня и одеяло.
— Что ж ты легла?.. — подступил было к кровати старик. — Не отстирается же...
— Да пошел ты, старый козел! — сколько было голоса, крикнула дочь. Старик увидел, что она уже сильно пьяна. — Я из-за тебя чуть не убилась там, на горе, из-за твоих самолетиков...
С того дня дочь больше не появлялась на даче. Старик теперь в одиночку ухаживал за садом, носил домой урожай. Дочь ни варенья варить не умела, ни огурцы-помидоры консервировать, ни продавать на базаре. После падения с горы она вообще отказывалась что-либо делать по дому. Исчезла наутро, несмотря на криво замотанную бинтом голову, вернулась домой глубоко за полночь. Старику, беспокоившемуся весь вечер и только-только уснувшему, пришлось затаскивать в квартиру, освобождать от заблеванной одежды и умывать почти бесчувственное, однако грязно ругающееся тело, укладывать дочь отсыпаться.
На другой день с утра хмурое небо моросило дождиком. Старик, ступая по желтой кромке сухой травы, еще сумел подняться пешком на гору, однако спускаться с двумя полными ведрами уже не решился, побрел раскисшим к вечеру дачным проулком к остановке автобуса. В самом конце августа лето в их краях как будто кончилось, и наступившие после дождей теплые, по-осеннему неяркие солнечные дни тем настойчивей напомнили, что зима близко.
После дождей работы в саду оказалось так много, что старик решил пока не сажать больше леса. Созревали и осыпались каждый день яблоки, что, сложенные в погребе, могли храниться целую зиму, пора было выдирать помидорные, огуречные и фасолевые плети, несмотря на проклюнувшиеся на них цветки, что вряд ли уже опылятся, превратятся в помидоры, огурцы и фасолевые стручки, и срочно, пока земля не пересохла, освобождающиеся участки перекапывать. На горе даже привезенный когда-то из леса чернозем был сильно глинистым, при сухой погоде каменел. Старик за тридцать пять лет сломал не одну лопату, вынужденный в начале августа — самая жара и сушь — выкапывать созревшую уже, бессмысленно сидящую в земле картошку. Поэтому моросившие в начале осени даже совсем слабые дожди всегда оказывались большим благом. На памяти старика были годы, когда осадков не выпадало с августа до самого декабря, голую сухую землю сковывал мороз, саду приходилось зимовать неперекопанным.
Отправляясь работать на дачу, старик теперь под пиджак поддевал свитер — снимал его в саду и оставлял в садовом домике. Устав работать лопатой, подставлял высокую, опасно шатающуюся стремянку, лез снимать яблоки — ссыпал их пока в домике на кровать, собираясь по мере сил перетаскивать в город. Граблями сгребал в кучу огородный мусор, понемногу выносил его за территорию поселка, сваливал рядом с дорогой, где высилась общая, много лет накапливающаяся мусорная куча. Жечь мусор, как это делали соседи, старик не хотел, потому что терпеть не мог вонючего мусорного дыма. И осенью, когда в солнечные выходные дни дачные поселки окутывались сизой дымовой завесой, от которой слезились глаза, старик, если была возможность, отсиживался дома, вовсе не появляясь в саду.
В сентябре темнеет рано. С ясного неба вечерами ярко светила луна, и старик приноровился было работать еще полчаса или даже час после захода солнца. Однако в один прекрасный вечер солнце зашло, вечерняя заря погасла, но, кроме звезд, на небе ничего светящегося не появилось. Вздохнув, старик в потемках собрал инструмент, запер садовую калитку. Тропинкой через плато, поминутно ныряющей в ямки и огибающей особо глубокие кратеры, он хаживал уже не сотни, а тысячи раз. Мутно отсвечивало над раскинувшимся под горой большим городом небо. Обходя березовую рощу, старик присматривался к отчетливо мелькавшему среди деревьев оранжевому огню, словно жег кто-то в роще костер. Подойдя к краю горы, снова оглянулся: теперь роща непроницаемо темнела, а оранжевый огонек трепетал над мерцающим уличными фонарями ночным городом. Старик знал: этот огонек — большой, никогда не гаснущий факел на высокой трубе; на расположенном за несколько километров крекинг-заводе сжигают поступающие по нефтепроводу попутные газы.
У старика теперь больше времени было, чтобы отлежаться с вечера, поэтому он раньше просыпался утром. Когда выходил из дому, солнце низко висело над горизонтом, хотя время было уже позднее, молодежь давно на работе. Проходя привычным маршрутом, старик присматривался к березам, хотя знал, что уже собрал с них все сережки. Свернув в проулок между пятиэтажками, пересекал сильно замусоренный и без всяких асфальтированных дорожек скверик. Летом, несмотря на валяющийся мусор, скверик был приятным местом, здесь на короткие минуты солнце переставало печь голову. Теперь же кленовая листва золотым ковром выстилала землю, размашисто стоящие старые деревья, точно калеки тупыми обрубками, безмолвно шевелили пустыми ветвями. Старик, проходя скверик, звонко шуршал листьями. Не боясь оступиться, задирал голову и щурился на белесую осеннюю лазурь, казавшуюся ему волшебно красивой сквозь кружево голых ветвей. Старик представлял, что, когда вырастет посаженный им лес, люди будут точно так же ходить под деревьями и любоваться на осеннее голубое небо.
День, когда старик закончил все работы в саду, выдался мягким и теплым. Шел всего третий час пополудни. Старик даже взгрустнул: вон у него еще сколько сил, а работать больше нечего. Несмотря на блестевшее в небе солнце, ему в ватной куртке, вязаном свитере и кирзовых солдатских сапогах на
