теплую, жесткую каменную скамью, щедро намылился и прямо так, в мыльной пене, встал в очередь в душ. Рядом высокий пухлотелый парень выливал на свое точно кипятком ошпаренное тело тазик за тазиком ледяной воды. Задетый холодными брызгами, старик вздрагивал. Попав наконец в душ, сам не удержался, прикрутил кран, постоял под ставшим холодным потоком пару минут, после чего зашел в парную в третий раз. Старик, сам удивляясь своей неутомимости, парился, пока не сбилось дыхание и не застучало в ушах, — последний раз он позволял себе такое лет пятнадцать тому назад. Он чувствовал себя необыкновенно бодро, летяще, садясь остывать в холодном предбаннике. Размышлял про себя, что ж это такое — старость. По возрасту из старика уже давно песок должен бы сыпаться. Выйти во дворик перед домом нельзя, старухи на лавочке только и говорят: этот тогда-то умер, а этот — тогда-то. Все — ровесники старика, его знакомые, друзья. А он — парится наравне с молодыми. Вот, в одиночку сад перекопал, лесом засадил целый пустырь, расти будет. Жалко, увидеть этого не придется. Старик вздохнул. Лесу, чтобы вырасти, лет двадцать нужно, а где у старика еще двадцать лет жизни? Хотя... Старик посчитал: сейчас ему семьдесят, значит, через двадцать лет исполнится девяносто. Что ж, вполне достижимый человеческий возраст. Отец старика, живший в деревне, махоркой дымил как паровоз и самогон хлыстал, а дожил до восьмидесяти семи...
Вернувшись из бани, старик сказал собиравшейся на работу и потому более-менее трезвой дочери, что пойдет приляжет, попросил пока заварить покрепче чай. Задремывая после бани, старик блаженствовал. Ему снилось лето, белесое, усеянное мягкими облаками небо. На изрытом кратерами пустыре возле дачного поселка растет молодой лес. Трепещут листьями на ветру стройные, как свечки, клены. Старик бродит между ними, прижимается щекой к теплым, нагретым солнцем стволам, бликами брызжет сквозь зеленую листву солнечный свет.
Когда через четверть часа дочь заглянула в комнату, старик лежал на своей кровати, неловко запрокинув назад голову и приоткрыв рот.
— Дед, рот закрой! — добродушно хохотнула дочь. — А то муха залетит.
И обомлела, вытаращив глаза. Охнув, ухватилась за дверной косяк, стала медленно сползать на пол, на колени.
Приехавшая из Ставрополя на похороны старика старшая дочь на поминках сидела точно соляная статуя, глаз не сводила с младшей Наташки, которая, быстро опьянев, приставала к мужу Кольке, тянула рюмкой, все предлагала чокнуться. На похоронах старшая дочь не узнала лежащего в гробу отца, за несколько прошедших месяцев постаревшего на двадцать лет. А Наташка стала — настоящая забубенная пьянчужка…
Посаженный стариком лес зажил своей собственной жизнью. Наступившей весной в марте, как обычно, стаял на горе снег. Сидящие в земле семена благополучно перезимовали и от влаги пошли в рост. Два следующих лета подряд выдались очень засушливыми. Горела вокруг степь, целыми стадами сгоняли на пустырь коз, и они подчистую сглодали последний зеленевший кустарник (за что Управление лесов и природопользования области предъявило иск держателям коз). Больше деревьев на пустыре не было. Однако следующие, третье и четвертое лето, вышли, наоборот, неприлично дождливыми. Неделями висели над городом серые, словно простым карандашом нарисованные тучи, не переставая сыпало дождем, иногда таким сильным, что страшно становилось, как впитает такое количество влаги земля. Под пасмурным небом дачники ходили злые. Гнило все, что только было посажено: огурцы, помидоры, лук. Лопались прямо на ветках немногие успевшие опылиться яблоки и груши. Картофельные грядки кишели колорадским жуком, но опрыскивать ядохимикатом из-за дождя не было смысла. С капустных и фасолевых листьев собирали огромных, скользких слизняков: ходили по огороду ночи напролет с фонариками, но все равно листья были все в дырках, как побитые градом. Топая через пустырь по грязи под моросящим дождем домой, садоводы равнодушно смотрели на проклюнувшиеся из земли во множестве кленовые и березовые побеги, которые так и перли вверх и к концу второго мокрого лета стояли стеной уже выше человеческого роста. Разросшемуся лесу больше не страшны были козы и поджоги сухой травы. Зимой исполинские сугробы снега наметало между стволами. Весной снег таял. Под раскидистыми кронами, становившимися с каждым годом все гуще, влага не так стремительно испарялась жарким летом. Лес рос.
Минуло еще три года. Однажды во исполнение стратегического плана озеленения и насаждения лесов на территории области на пустырь возле дачного поселка прикатил, звеня и тарахтя двигателем, гусеничный бульдозер. Тракторист имел задание изрытый ямами пустырь разровнять, торчащие бугры срезать: на следующую весну намечены были на этом месте посадки дубняка вперемежку с кленом и акацией. Высунувшись было из кабины, чтобы прикинуть, с какого края лучше начать ровнять, тракторист в изумлении вытаращил глаза, обнаружив на месте голого по документам пустыря растущий молодой лес. Вытащил карту еще раз справиться с ориентирами: и старая березовая роща, и дачный поселок, и дежурная заглушка законсервированного газопровода — все было на месте.
“Засадили, наверное, да забыли внести!” — плюнул с досады тракторист, разворачивая трактор, чтобы ехать обратно.
— Да высажен там уже лес! — кричал он во все горло, тыча в карту на стене кабинета начальницы участка. — Я ж по живым деревьям не поеду!
— Ты сколько выпил вчера? — отвечала ему начальница. — Везде тебе леса мерещатся...
— Да поедем, сама увидишь! — ругнулся тракторист. — Мне что — один хрен, где ровнять...
Сгоняв на тихоходной трясущейся машине до нового леса и обратно, начальница бросилась звонить в лесное управление. Прошла еще где-то неделя, и на плато со стороны города въехал темно- зеленый, похожий на военный уазик, из которого вылезли двое.
Приехавшие на экспертизу чиновники лесного управления весьма различались возрастом, ростом и чертами лица. Тот, что постарше, был пониже, его вытянутое и худое лицо прорезали рубленые морщины. У молодого на широкой и гладкой “будке” только начинали проступать красные, предвещающие цирроз печени пятна. Белобрысая голова его была коротко стрижена, тогда как у старшего черные, будто крашеные волосы аккуратно зачесаны набок.
