Как будто — один из многих, но как никто —
упорствуешь в Лете — в мутной воде её.
И вроде нашаришь двери (а вдруг не те?)
и медлишь полжизни: минуть или войти?
Но это твоё стояние в темноте —
торопит моё старение взаперти.
И ветхую дверь шатаем туда-сюда,
и пробуем крепь щеколды сторожевой.
А хочется задыхаться — не от стыда.
И нужен — один единственный, но — живой.
* *
*
Оставив ненадёжный дом,
в лесу слоняясь спозаранку,
убогим нищенским трудом
добудешь на отпу2ст зарянку-
синичку-пеночку-клеста
и — осторожная до дрожи, —
пугаясь каждого куста,
ты на ловца нарвёшься тоже:
предтеча птичьих похорон —
помещик, спятивший от лени, —
стрелок-миляга-враль-барон,
гоняя в ельнике оленя,
глядит, застав тебя врасплох,
как, переняв повадку птичью,
ты стриганёшь в чертополох
и станешь до2бычею — дичью
и, пережившая пальбу,
очнёшься, как в дурном романе:
с вишнёвой косточкой во лбу
