Новый Мир ( № 5 2009)

трудно чувствовать себя деятелем культуры.

— Но, приходя на семинар, ты садишься не в аудиторию, а за преподавательский стол, все чаще оказываешься в президиумах. В такой роли ведь ты не можешь оставаться четырнадцатилетним?

— Нет, не могу. Но я иногда начинаю семинары с пересказа рецензии Оруэлла на автобиографию Сальвадора Дали. Он пишет, что решительно не верит ей — уж больно она триумфальна. А честная автобиография, пишет Оруэлл, — это перечень провалов и поражений. А потом я говорю студийцам: единственное, что меня — сидящего за столом — отличает от тех, кто сидит в аудитории, — что в моей жизни было больше ситуаций. Просто в силу возраста. Поэтому, возможно, и больше опыта, в том числе и профессионального, которым я готов поделиться”.

Алиса Ганиева. Дальше моря — меньше горя. — “Октябрь”, 2009, № 1 <http://magazines.russ.ru/october>.

“Тот факт, что текущая литература обращается к жанру романа-путешествия или попросту регенерирует мотивы странствия как отдельные сюжетные инъекции: неслучайно пятая книжка „Октября” за 2007 год и шестая книжка „Знамени” за 2008-й были отданы теме дороги, путешествий, — служит индикатором внутреннего самоощущения сегодняшнего человека. Современные литературные герои — люди либо потерянные, либо ищущие, либо убегающие, либо настигающие”.

Дмитрий Голынко-Вольфсон. Век живых мертвецов: XX столетие глазами зомби. О философии, этике и биополитике зомби. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 6 (62).

“Биовласть внедряет гибкую систему управляемости (governmentality), сосредотачиваясь уже не на карательных мерах и техниках подчинения, а на пристальной заботе о телах в их физиологических функциях; эта опека осуществляется с помощью медицинских практик, демографии, статистики, правил диеты, гигиены и профилактики. Зомби — жестокий вызов биовласти, ведь они не только игнорируются ею, но и ускользают от ее рекомендательных, а на деле — обязательных установлений. Мертвый, но прыткий зомби — это чуть ли не единственное, что не может быть присвоено биовластью и что не удается включить в сферу биополитического производства (по словам Негри и Хардта, в основу мировой Империи). Отсюда (с биополитической точки зрения) зомби можно определить как универсальное исключение, ставшее злейшим и непримиримым врагом капитализма на разных его экономических стадиях. Зомби отлучены от всех юридически-правовых норм и институтов власти, но при этом вторгаются внутрь капиталистического символического порядка, угрожая обрушить или, по крайней мере, расшатать его фундаментальные основания”.

Григорий Дашевский. О невидимости. — “Индекс/Досье на цензуру”, 2008, № 28 <http://index.org.ru>.

“Обычные горожане перемещаются по фактически дематериализованному городу, по пространству, сведенному к схеме маршрутов. У такого целиком перемещенного из царства природы в царство культуры пространства есть два важнейших свойства. Во-первых, все передвижения по такому пространству регулируются бинарной логикой „можно/нельзя” — проезд или вход либо воспрещен, либо разрешен, либо до 8.00, либо после 8.00, либо посторонним, либо всем и т. д. <...> И во-вторых, эта дискретная информация без потерь транслируется в объявления, сайты, афиши, схемы и т. д., то есть для того, чтобы это „можно/нельзя” узнать, нет нужды в личном, очном, телесном контакте с данным местом”.

“Вне городского пространства, напротив, совершенно нормальна такая фраза — „не знаю, пройдешь ли ты по этому склону; приедешь — попробуешь сам”. Если мы слышим, как автомобилисту кто-то говорит: „Не знаю, проедешь ты там на своей машине, попробуй” — мы сразу понимаем, что речь не о городе, а о загороде, деревне, одним словом, „природе”. Отсутствие определенного „можно/нельзя”; невозможность транслировать это „можно/нельзя”; необходимость личного контакта с местом, чтобы понять, доступно ли оно, — вот условия, по которым человек существует в природном пространстве. Точно по этим же условиям в большинстве случаев инвалид существует в городе. <...> Инвалид — если он не запирается в гетто своей квартиры — живет не в схеме города, а в материи города. Здания, пороги, лестницы, коридоры, бордюры превращают для него город в совокупность оврагов, ущелий, гор и пр.”.

“На каждом объявлении о выставке современного искусства, вечере современной поэзии или „круглом столе” по феминистской философии нужно ставить соответствующий знак — а поскольку все такие мероприятия большей частью передвижные, то есть выбор места проведения зависит от организаторов, то, видя перечеркнутую коляску, мы бы понимали, что организаторы (то есть те же самые „просвещенные мы”) не захотели ради потенциального и маловероятного посетителя на коляске брать на себя лишние хлопоты, искать другое помещение. И тогда присутствующие могли бы точнее определить, чего стоит критический и освободительный дискурс в наших условиях”.

Денис Драгунский. Мещанская драма. — “Искусство кино”, 2008, № 9 <http://www.kinoart.ru>.

“Самодовольное и злое личико мелкого буржуа („мурло мещанина”, как говорил Маяковский) — неизбежный гарнир любой буржуазной демократии. Но — именно демократии. Чтоб на этой роже не нарисовались усики и челка, должна потрудиться интеллектуальная и творческая элита”.

Борис Дубин. “Осознания кризиса в стране нет”. Стокгольмский синдром по-русски: кризис пробуждает в обществе логику заложников. Беседовала Юлия Бурмистрова. — “Частный корреспондент”, 2009, 3 февраля <http://www.chaskor.ru>.