Но, чтобы разобраться с тем, что намеревалась приобрести украинская культура, нужно понять, и что она потеряла.
Деградация шляхты (или, говоря современным языком, «элиты») на протяжении XVIII века – история чрезвычайно печальная и, увы, для украинской истории вполне типичная. Борьба за политические права длилась десятилетиями и закончилась вполне закономерным и добровольным «обрусением».
В петровские времена бригадир Вельяминов мог сказать гетману Полуботку: «А ты кто?»; только в 1733 году само звание гетмана официально приравняли к генеральскому; еще в 1761 году украинцы официально не имели права поступать в шляхетский кадетский корпус, поскольку в Малой России дворян не было . Понятно, что украинская шляхта, хранящая «привилеи» польских времен, особого желания соединяться с русским дворянством не имела. Но стремление доказать свои права – было; вопрос в том, какие [11] .
В 1762 году «генеральной канцелярии переводчик Семен Дивович» написал поэму «Разговор Великороссии с Малороссиею», которая, конечно, не могла быть тогда опубликована, несмотря на чрезвычайную благонадежность содержания. Через полвека после Полтавской битвы еще приходилось доказывать, что измена «от одного Мазепы только произойшла». «С коим никогда о том не соглашалась я», – тут же добавляет Малороссия.
Так мы с тобою равны и одно составляем,
Одному, не двум государям присягаем, –
Почему почитаю тебя равну себе, –
слишком запоздалое напоминание. Когда в 1654 году Хмельницкий потребовал, чтобы московские послы присягнули от имени царя, как и гетман присягает царю, это вызвало лишь недоумение: никаких равноправных субъектов права Россия в Переяславском договоре не видела. И уж тем более не могла увидеть сто с лишним лет спустя, за год до отмены гетманства и за тринадцать – до ликвидации Запорожской Сечи.
От просьбы об уравнении чинов до прошения о праве владения крепостными (такова-де давняя малороссийская традиция) – один шаг: и то и другое относится к 1763 году. Наконец в 1783 году украинская шляхта получила все права русского дворянства, не теряя прежних, польских, вольностей, так что Екатерине пришлось выправлять перекос уже в другую сторону.
Число мнимых дворян, жаждущих получить все и сразу, превысило все мыслимые пределы. Историки подозревают, что и Яновские, доказавшие свое происхождение от «полковника Гоголя», без подлога не обошлись. За считаные годы возникло новое-старое дворянство, которое прекрасно знало, кому обязано благополучием, и было глубоко равнодушно к политической и – тем более – культурной автономии Малороссии. Многие ринулись в Петербург, как Вакула: только честный кузнец, получив черевички, вернулся в Диканьку, а многие его соотечественники – начиная с Разумовских и Безбородко – оказались куда более амбициозны. Кстати, и «своих» не забывали: уже при Павле I начнутся жалобы на засилье малороссов, а Пушкин будет говорить о тех, кто прыгнул в князья «из хохлов», с такой же брезгливостью, как и о тех, чьи предки торговали блинами. Даже и четверть века спустя Евгений Гребёнка писал: «Петербург есть колония образованных малороссиян. Все присутственные места, все академии, все университеты наполнены земляками, и при определении на службу малоросс обращает [на себя] особенное внимание» [12] .
Упрекать имперских малороссиян в «запроданстве» (выразительное украинское слово) – по меньшей мере неисторично. Кроме того, стремления к автономии оставались сильны и в этой среде... до поры до времени. А если в 1791 году Василий Капнист (известный поэт и драматург) действительно просил у Пруссии помощи на случай антироссийского козацкого восстания, – значит Малороссия, какой ее изобразил Дивович, мягко говоря, лукавила [13] .
На рубеже XVIII – XIX веков (точную дату и авторство установить невозможно) возникает знаменитая «История Русов» – полулегенда-полупамфлет, сочинение, проникнутое уверенностью в глубокой древности украинского народа и в его праве если не на самостоятельность, то уж во всяком случае – на широкую автономию. Примечательно, что слово «Украина» автор не любит, предпочитая ему «Русь»: подразумевается не мифическая близость к «корням», а вполне конкретная политическая преемственность.
Но было уже поздно – и не только потому, что для центральной власти какая-либо независимость малороссийских губерний казалась нелепостью. Проекты возрождения козачества в 1812 и
