есть) с призывом к раскаянию, к отказу от сотрудничества с властью в навязываемой ею коллективной идеологической лжи, с призывом возвыситься духом и морально очиститься.
И важнейшее: он со всею страстью и убедительностью разоблачает ставший популярным среди «мыслящего класса» соблазнительный миф о единстве и тождестве исторической России и оккупировавшего ее коммунистического режима.
Это новая форма недоброжелательства и даже враждебности к России, иногда превосходящих по накалу вечное интеллигентское «отщепенство». Начните хотя бы со знакомства с 97-м номером «Вестника РСХД» 1970 года. За время многолетней борьбы Солженицына с русской интеллигентской «фракцией» (его термин) она претерпела заметные метаморфозы. Ее нелегальная советская история началась после смерти Сталина, с развенчания Хрущевым «культа личности» и началом «оттепели», когда, потрепанная, обессоченная, разбавленная посторонним элементом, прирученная, она встрепенулась и начала обретать черты независимо мыслящего «ордена». Однако это был фальстарт: вместе со снятием Хрущева в 1964 году она потеряла свою шаткую независимость; между тем семена были брошены в почву и ждали своего часа. Августовская революция (контрреволюция) 1991 года выпустила «орден» из-под глыб и возвела его на высокое место: к пульту управления общественным мнением.
Но главный сюрприз, то, что стало разительным отличием нового поколения «прогрессивной интеллигенции» от прежней, — это сдвиг в идейной области: нынешние интеллектуальные вожди отказались от верности идеям, мало того, отказались от мировоззрения вообще, объявили полную деидеологизацию. Да, как ни парадоксально, сегодняшние члены «ордена», природа коего есть, как мы знаем, концентрация идейности, выраженная неувядаемой дефиницией Г. П. Федотова: «орден» интеллигенции — это специфическая группа, «объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей», — эти новые оруженосцы объявили о своем разоружении: идейном индифферентизме. «Вехи», выступая против интеллигентского мировоззрения в начале прошлого века, имели дело, как мы помним, с бескомпромиссной атеистической, а затем марксистской идеологией. (Сегодня они имели бы перед собой неколебимый строй из приверженцев неолиберализма (или мировоззренческого плюрализма), они имели бы дело с таким идейным новообразованием, которое не признает никаких содержательных ценностей и смыслов, потому что уравнивает все точки зрения, мнения, утверждения.) «Вехи» боролись со страшной по своим последствиям для страны революционной идеологией (особенно если иметь в виду позднюю формацию радикалов, РСДРП), которая, однако, с формальной точки зрения соблюдала правила движения мысли (гегелевская подкладка), к чему можно было, худо-бедно, апеллировать, новоявленный же релятивизм этим правилам не подчиняется и выходит за рамки здравого смысла. О чем можно спорить, если ни одно мнение принципиально не лучше другого и не может претендовать на правильность (ибо тем самым ущемит остальные). Деидеология релятивизма, упраздняя истину как таковую, рождает новую апорию Зенона: абсолютная истина в том, что абсолютной истины нет, — и тем самым, при всем заявленном либерализме, накладывает запрет на иную, нежели собственная, точку зрения. Таким образом, «новым веховцам», найдись таковые, предстоит иметь дело с весьма причудливым мыслительным феноменом. И к тому же — весьма закамуфлированным.
Казалось бы, безрелигиозное «отщепенство» — что остается неотъемлемым атрибутом передового отряда мыслящего класса в его отношениях с Россией — метафизически разоружилось, объявив идейную демобилизацию под лозунгом свободы для ничего не значащего разнообразия. Однако А. И. Солженицын в блистательном эссе «Наши плюралисты» (1982) берет быка за рога: «Может ли плюрализм, — задается он коренным вопросом, — фигурировать отдельным принципом и притом среди высших? Странно, чтобы простое множественное число возвысилось в такой сан». Так и есть, тут не простое множественное число — за видимой беспристрастностью ко всем точкам зрения скрывается некая хитрость.
Отрицая какие бы то ни было истины, неолиберал-плюралист де-факто делает неоговоренное исключение для одной, впуская с черного хода предмет своего поклонения — «права и свободы человека». Но противоречие это не только теоретическое. Сам тезис о правах и свободах ведет совсем не к тому,
что сулит на первый взгляд. Казалось бы, здесь мы имеем дело с квинтэссенцией гуманистической идеологии, ведь нет большего апофеоза для homosapiens, чем признание его нестесненных прав и свобод; однако в силу неопредмеченности прав остается одна безграничная свобода. Свобода же, эта чистая форма, не признающая в рамках неолиберализма рядом с собой никаких содержательных ценностей и истин, утверждает себя расширением своей сферы путем преодоления на своем пути все новых и новых табу и нравственно-
эстетических барьеров. Свобода или смерть! Рождается тотальная идеология, которая оказывается и ложным и опасным фундаментом для общественной и — шире — человеческой жизни. Ложным — потому что, провозглашая права и свободы для человека вообще, прогрессивный «орден» на самом деле служит ею избранному, авангардному меньшинству, борется не за сохранение, а за расширение прав, за наступательные, агрессивные новые права в ущерб традиционным, проверенным временем нормам и установлениям, служащим большинству. Как известно, эгоцентрическое расширение прав одних ущемляет права других. Вспомните хотя бы о назойливых требованиях по части общественного приятия извращенцев, легализацию их «браков» и лав-парадов. Нормальный человек приговаривается жить в аномальном, прогрессирующе аномальном обществе. И сам постепенно становится аномальным.
Вот с каким беспрецедентным и завуалированным мировоззренческим противником должен встречаться сегодня веховец.
Если интеллигентское мировоззрение прошлого века грозило (и разразилось) революцией, то новейшее ее мировоззрение ведет (и уже привело) к деградации. С. Н Булгаков после «малой революции» 1905 года писал в «Вехах» об «общем огрублении нравов»: «Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий. <…> Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности». Что же сказал бы мыслитель о теперешнем положении в культуре, взращивающей гражданина новой формации — захваченного порнографическими интересами аутиста, потребителя с развращенной душой и извращенной фантазией? Революция 1917 года сокрушила все бытийные и бытовые основы России, разорила и искалечила народ, но сама марксистская идеология, повсеместно внедрявшаяся в сознание, производя умственное сотрясение, не сумела, однако, опустошить сердце человеческое, выкорчевать из него реликты тысячелетнего духовного наследства. Работа, предстоящая сегодня веховцам (найдись они в России), неизмеримо усложнилась бы: Россия (вслед за остальным миром) вошла в новый эон — антропологической революции. Им предстояло бы теперь обличить и сокрушить ложный гуманизм безграничного релятивизма и в то же время — социально- экономического детерминизма.
