вивисекцией философских, другие — поэтических, третьи — общественных фигур. Однако под крышкой модной аналитической методы, претендующей на независимую критику, проглядывает идеологическая задумка. В поисках чужой подоплеки обнажается своя собственная. Была, повторим, некогда прямая идеологическая полемика, и было сразу ясно: с кем вы, мастера культуры? Теперь мы имеем дело с полемикой прикровенной, со взвешенной суспензией.
Критики «Вех» — не изгои на празднике научной жизни. Возглавляющий пушкинскую подборку во 2-м номере «Пушкина» М. Колеров (предисловие «Азбука „Вех”» и заключение) в духе новой концепции ставит своей задачей доказать, что веховцы вовсе не таковы, каковыми хотели казаться и каковыми остались в культурной памяти. За привычными заявлениями и формулировками он вскрывает другой смысл. Но с самого начала вот какая беда: при всем объявленном строго логическом настрое позиция критика мерцает и колеблется между ненавистью к власти и преданностью ей. Создается впечатление, что критик не придерживается какого-то постоянного объема и содержания понятий. Несмотря на то что метод демифологизации претендует на бесстрастную объективность, почему-то «либеральный консерватизм» тут стоит в кавычках, а социализм — без кавычек, что сразу выдает идеологические симпатии и антипатии. Опять же нет впечатления, что автор очертил для себя границы самогбо «либерального консерватизма», то есть позицию «Вех». Их участников он подчас записывает в союзники большевиков (но это оксюморон!), а то сближает с атеистами и анархистами (см. оборот: «околовеховский протест против религии или власти»). А между тем кредо «Вех» таково: «Положительные начала общественной жизни укоренены в глубинах религиозного сознания, разрыв этой коренной связи есть несчастье и преступление» (Струве П. Предисловие издателя к сборнику «Из глубины»). Потому Франк, вопреки утверждениям критика, не вставал на «путь примирения с будущими большевиками», о чем, кстати, никак не свидетельствует приводимая в подтверждение этого цитата из Франка, где говорится совсем о другом — о «грехе» общества («Вехи», стр. 63 — 64). Также иначе как наветом нельзя назвать обвинение в пронацистских симпатиях С. Аскольдова, автора «Из глубины».
А обличение «Вех» в «бессилии их „религиозно-националистического” пафоса, в этом громогласном и пустом бряцании кимвалом», в «преданности властям», даже во «власт е любии» (неологизм, означающий не любовь к власти, а любовь к властям, то есть сервильность, в которой их, веховцев, обвиняют за то, что они не левые) — все это разве не из полемического словаря прежнего материалистически-позитивистского и атеистического «ордена», чье дело, как видим, живет и процветает под покровом научной демифологизации. Торжествует и марксистское учение о базисе и надстройке — дело, мол, не в радикальном умонастроении интеллигенции, а в социально-экономической ситуации, в проблеме «доиндустриального крестьянства», — что сочетается у автора с безыдейным «плюрализмом», с его презрением к идеологии. Этот расклад повторяет полемику Сахарова с Солженицыным. Ссылаясь на неблагополучную социальную реальность как на самодостаточный источник революции, критики веховства как-то не учитывают, что эта реальная ситуация сама по себе ни в какую революцию не перейдет (в крайнем случае — в исторически беспоследственный бунт). В этом знал толк вождь мирового пролетариата и разжигатель мирового пожара, уча о «внесении сознательности в стихийное рабочее движение», сознательности, которая, мы, в частности из «Вех», знаем, где созревала.
Среди постмодернистских критиков, участвующих одновременно в арьергардных боях марксизма, бытует мнение, что перерождение убеждений у бывших «легальных марксистов» произошло под впечатлением поражения революции, между тем как веховцы были разочарованы революцией как таковой , ужаснулись самому ее лику, показавшему, что это путь не к освобождению, а — в бездну. «Русская революция, — писал Булгаков, — развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению» («Вехи», стр. 32) [6] . При этом надо помнить, что и до своего «обращения» они были «легальными», а не «подлинными», иначе говоря, революционными марксистами.
И почему-то группа экспертов — Н. Плотников, М. Колеров, А. Козырев — предъявляет претензии по поводу подрыва реноме интеллигенции не к Ленину, автору постыдного выражения: это — «не мозг нации, а <…>», к организатору физических расправ над ней, а — к «Вехам», с горечью и страхом взывавшим к ней изнутри как к собранию братьев по классу? И каких только пороков им не приписали! С именем П. Струве Колеров связывает и «социальное бесчувствие», и «абстрактность» «либерального империализма», и «опасную слепоту»… И опять (Н. Плотников, М. Колеров) толкут воду в ступе вокруг злосчастной фразы Гершензона, горькая самоирония которой всегда была ясна как день. «Вехи» оказываются повинны и в том, что сохранился социализм (с которым они как раз боролись), и в том, что они не нашли никакого позитивного пути, не усмотрели его ни в революции, ни во власти, ни в гражданском обществе (Н. Плотников). Но у веховцев было как раз ясное представление
об общественном устройстве — только не о революционно-социалистическом, а
о «социальном государстве» с религиозным фундаментом (как мы уже слышали от П. Струве). А вот критики «Вех», судя по всему, недовольные сегодняшним ходом дел в стране, даже не намекают нам,ч т оони мыслят в виде позитива.
Удивительна какая-то тенденциозная неинформированность «экспертов». П. Струве опять же повинен в том, что он игнорирует нерешаемую проблему безземельности «многомиллионного крестьянства» после его «освобождения». Но всем известно, что она как раз решалась П. А. Столыпиным. П. Струве обвинен и в том, что предвидел для интеллигенции возможность «обуржуазиться» в процессе «экономического развития и экономического роста». Все «будет зависеть от быстроты экономического развития», — подчеркивал он. Но современный критик упрямо задается вопросом: «А что, если не будет не только скорости, но и вовсе экономического развития и экономического роста?» Ирреальнейшее вопрошание! Ведь они уже были : и скорость, и экономический рост. А. И. Солженицын писал в «Красном колесе» о том, как столыпинская программа после поражения революции 1905 года выводила страну на экономический рост. И ведь это не секрет не только для экспертов…
И потом, почему философские авторы «Вех» причислены к «политическому классу»? Вообще интеллигенты как таковые не есть «политический класс», к нему можно причислить только тех, кто
