авторы знали, что не найдут) сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий, вскоре и название книги, эксплуатированное другою группою авторов („Смена вех”) узкополитических интересов и невысокого уровня, стало смешиваться, тускнеть и вовсе исчезать из памяти новых русских образованных поколений, тем более — сама книга из казенных советских библиотек». А похороны в 1921 году «Вехам» были и вправду устроены громкие — и не властью, уже вставшей на ноги и позволявшей себе без нужды о них не вспоминать, но идейными коллаборационистами, сменовеховцами: они клеймили авторов «Вех» с высоты своего «реалистического» государственничества за поражение их «нежизненного» христианского идеализма, изобличая его сразу в двух несовместимых грехах — родстве с большевизмом и недооценке его благодеяний для России.
Но вот повеет ветер перестройки — и, как это ни странно, интонация старых надгробных речей вместе с забиванием свежих гвоздей в давно вроде бы захороненный и прочно заколоченный гроб этих отступников от левореволюционного течения зазвучит заново. В нашумевшей перестроечной статье И. Клямкина (написанной по мотивам модного тогда фильма «Покаяние») «Какая дорога ведет к храму?», где автор вроде бы смело задается вопросом, правильной ли дорогой зашагала Россия после Октября и — какой вообще путь можно считать для нее правильным (оказывается в итоге — тот, которым шла), опять возникает антитеза «Вехи» — «Смена вех», и первые оживляются тут для того, чтобы их еще раз умертвить к вящему торжеству вторых. Причем в процессе этого поучительного воскрешения «Вехи» говорят настолько не своими голосами, что их еще труднее узнать, чем под пером самих сменовеховцев. Так, С. Булгаков, по Клямкину, видел беду России в том, что атеизм с Запада был пересажен на дикую почву и потому произвел тут «дикие, некультурные» плоды. Но для религиозно мыслящего русского философа атеизм сам был хуже всякой «дикости». Он писал в «Вехах»: «На многоветвистом дереве западной цивилизации мы (революционная интеллигенция. — Р. Г .) облюбовали только одну ветвь», атеистическую, но «европейская цивилизация имеет не только разнообразные плоды и многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево и, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды» («Вехи», стр. 36 — 37). Речь вообще не идет о российской «дикости» и отсталости, а, напротив, о «прогрессивной» избирательности интеллигенции, питающейся одними «ядовитыми», революционно-атеистическими плодами.
Наше время — столетнего юбилея сборника в обстановке уже несоветской России — откликнулось на него двойственно. Вышли приличествующие случаю и открывшимся широким возможностям высказывания статьи в текущей печати, а также компендиум в серии «Лосевских чтений» «„Вехи” в контексте русской культуры» [4] . Давненько я не брала в руки текущую литературу, в которой встречались бы суждения о «Вехах» типа: «Трудно найти более глубокую по анализу состояния русского общества, более пророческую книгу, нежели этот маленький скромный сборник» (М. А. Чегодаева); или: «После Второй мировой войны „Вехи” стали важнейшим культурно-историческим документом в России» (Д. Сегал); или: «„Вехи ” — одна из самых важных отправных точек для оздоровления и восстановления культурной традиции» (Кристофер Рид), — эти и подобные пассажи встречаются в упомянутом издании.
Что ж, отрадно.
Но учтем, что этот сборник — предприятие академическое, а не задорно- журнальное. В последнем случае давнишние атаки продолжаются, причем с интересными вариациями, требующими от нас не убирать ладони со лба. Раньше все было просто: ты с белыми или с красными? Вторые у нас настолько торжествовали, что даже во времена оттепельного акмэ в энциклопедической, не публицистической, статье «Веховство» оно описывалось как символ «всего контрреволюционного русского буржуазно-помещичьего либерализма», оказавшегося «в лагере националистов-шовинистов» [5] . (Ну, «контрреволюционеры», а что дальше?!) Старое «обливание помоями», только разной концентрации.
В критических текстах новейшей волны без пол-литра, как говорят в народе, не разберешься. Если до сих пор существовали какие-то твердые представления: вот «Вехи», вот «Смена вех» (и вместе им не сойтись), — то теперь может статься, что это одно и то же.
Откроем новое глянцевое, судя по имиджу, а еще больше по тону и языку, высоколобое периодическое издание «Пушкин» (это «наше все» о книгах) и обнаружим, что во 2-м номере за 2009 год в блоке о сборнике «Вехи» сменовеховской ревизией здесь дело не ограничивается. Оговоримся: среди собранных тут «24 экспертных интервью» с подзаголовком «Сто лет с „Вехами”» вы найдете, на мой взгляд, ряд достойных, логичных, адекватных суждений и рассуждений (И. Роднянской, А. Копьева, Р. Апресяна, В. Живова, Н. Котрелева). Но мы сосредоточим внимание на новом тренде в критической интерпретации легендарного сборника.
Итак, по утверждению одного из ведущих экспертов, «„Смена вех” есть прямой продолжатель» «Вех» на том основании, что участники обоих — государственники. Но государственники бывают разные. Сменовеховцы были сторонниками коммунистического, большевистского, антироссийского государства (в ложной надежде на его перерождение), а веховцы — исторического российского. Они прямые антиподы.
Было время — конец 80-х — середина 90-х, время срывания пломб с наследственных сундуков, — когда наша читающая и пишущая публика испытывала повальное увлечение русским религиозно- философским ренессансом начала века, предпочитая его даже усладительным поэтическим россыпям Серебряного века. Эта волна прошла, и теоретическую среду затопило модное течение с Запада — деконструкционизм, критический метод постмодернизма, исходящий из презумпции неадекватности сказанного его подоплеке; из того, что за видимым и наличным скрывается нечто иное. По сути — это философия тотального ревизионизма, или разоблачительства, не знающего исключений и табу, не щадящего и самого Пушкина. А ну-ка, посмотрим, что там на самом деле? Не мифы ли все это? Развелось множество деконструкционистов — спецов по разным персоналиям и дисциплинам: одни заняты
