понять, как рама влияет на рему и чем архитектура может помочь (или помешать) зрелищу, совершаемому в самой его сердцевине.
«Река Потудань» по Андрею Платонову
На входе тебя встречает красноармеец с фальшивым благодушием в голосе. Объясняет, что, посетив гардероб, можно выпить чаю из жестяной сиротской кружки и поесть вареной картошки.
Все это, как в таганковских «Десяти днях, которые потрясли мир», призвано создать атмосферу спектакля еще до начала спектакля. Это возможно (заняться каждым зрителем индивидуально), поскольку на спектакль пришло совсем немного зрителей, всего 36 человек: «Малая сцена» недавно отстроенного театра — квадратная комната-мешок без сцены, но с двумя дверьми — для зрителей и для входов-выходов артистов.
Зрители сидят по периметру (спиной к стене) на аккуратных табуретках с номерами. Точно таким же шрифтом цифры начертаны и на вертикально, под небольшим углом к сцене, поставленных длинных, под потолок, досках. И это — единственная сценографическая метафора-находка Александра Боровского, участвующая в спектакле, оригинальная, многоуровневая и снайперски точная.
В щелях между досками (заборы, уходящие в небо? стены или же знаки фаллической мощи?) и происходят главные сцены спектакля.
Провожатый-красноармеец фальшивит, картошка с чаем из жестянок тоже: общности за общим столом, накрытым чем-то домотканым, выйти не может — не такой это (этот) театр, чтобы мы с друзьями братались с парой гламурных блондинок и лощеных геев, с каким-то долговязым прыщавым интеллектуалом, вставшим по окончании спектакля, и с какими-то дядьками и тетками, которые сидели рядом.
Что нам Гекуба? Нынешний театр уже давно не выполняет функций «коллективного пропагандиста и организатора», здесь спасаются в одиночку.
Отсюда вытекает важный вопрос: при потреблении искусства нужно ли поддаваться манипуляции или же сохранять трезвость и критичность ума?
И где та граница, за которой ты решаешь, что — да, поддаваться нужно, ну и плачешь себе в кулачок, пока никто не видит. Или же покрываешься холодящими пузырьками да мурашками...
Поддаваясь манипуляции, ты становишься как бы немного другим, изменяешь себе сознание без помощи каких бы то ни было психотропных средств; если же ты остаешься самим собой, то это совершенно не означает того, что событие тебя не устраивает, просто ты выбираешь для себя определенный режим существования, автономное агрегатное состояние, позволяющее наблюдать не только за происходящим, но и за собой, становясь частью действия, сливаясь с ним не напрямую, но через двойные интеллектуальные фильтры.
Однако есть какое-то внутреннее чувство, баланс впечатлений, не заставляющий изменять себе, и тогда ты раздваиваешься на себя и себя. Что, между прочим, вполне соответствует брехтовской эстетике о т странения, соединенной у Женовача с российской школой переживания.
Про влияние Таганки на постановочный стиль «женовачей» я уже писал в том самом старом выпуске «Художественного дневника», но куда существеннее она повлияла на общий бэкграунд теперешнего состояния «Студии театрального искусства», и в первую очередь — на архитектурное решение самого театра, исполненного в минималистском, хай-тековском стиле.
Со стальными перилами и холодными пролетами лестниц и обилием стекла а la скандинавский дизайн шестидесятых, а главное, с белой кирпичной кладкой — совсем как в галерее Гельманов, оформленной Александром Бродским.
Точно такой же кладкой (две противоположные стены — белый кирпич, две стены — красный) выложена и комната «малой сцены», из-за чего внутри установилась странная акустика каменного кармана, ямы или же норы, гулкая и совершенно не дышащая — в ней любой звук усиливается, нельзя ни в сумку залезть, ни ногой двинуть, ибо все это, вплоть до желудочных звуков, становится слышным всем.
Ну а если ты захочешь в туалет, то спектакль будет для тебя безнадежно испорчен: выйти из зала нет никакой возможности — она, эта возможность, для сидящих по периметру, кажется, и не предполагается.
За вами закрывают дверь «малой сцены» едва ли не на ключ, и парень, предлагающий раздвинуть плотно стоящие табуретки, чтобы было не так тесно, играет свою роль более точно, чем
