него «встречей с Абсолютом», как для Эрнста Юнгера по ту сторону линии фронта: оба начали писать дневники в окопах. Тейяр, правда, скоро переключился на богословские статьи; «Великая Монада», «Космическая жизнь», «Борьба против множественности» — названия статей говорят сами за себя. До полной кристаллизации мысли еще далеко, но статьи уже вызывают недоумение генералов ордена Иисуса — слишком странно было то, что он писал. Поэтому когда чуть позже Тейяру де Шардену предложили поехать в Китай с научной экспедицией, это оказалось выходом для всех — автор «Заметки о возможности исторического представления первородного греха» (1922) не смущал католические умы в Париже, а сам он мог заниматься любимой палеонтологией и писать в свободное время. Не менее противоречивой была со сторонней точки зрения и его личная жизнь: несколько действительно выдающихся женщин очень хотели женить его на себе, но он не собирался нарушать целибат, видел отношения с женщиной как взаимное духовное обогащение и переводил все в верную долгую дружбу [15] . Окруженный многочисленными друзьями, поклонниками, он был весьма почитаем как ученый, был одно время культовой фигурой как мыслитель, но не оставил прямых учеников, страдал от одиночества (когда во время Второй мировой войны в Китае он оказался отрезанным от друзей по переписке) и депрессии (оказавшись в конце жизни автором множества написанных «в стол» работ). Впрочем, работал Тейяр всегда и очень плодовито — в Китае открыл синантропа (близкого родственника питекантропа с Явы), объездил с экспедициями Монголию, Бирму, Индию, Яву, Южную Африку, в 1931 году участвовал в так называемом автомобильном «Желтом круизе» по Центральной Азии, организованном Андре Ситроеном, выступал на множестве научных конференций. И писал, писал… Долгие одинокие раскопки в пустыне Гоби стали для него тем же, чем была медитация в пустыне пастухов-святых, там были задуманы главные его работы. К этому времени конфликт с орденом дошел до критической стадии: Тейяру — со всей, понятно, расплывчивостью иезуитских формулировок — было рекомендовано не появляться в Париже (китайская командировка растянулась в итоге на 20 лет), запрещено публиковаться (задолго до своих русских коллег он стал популярен в «самиздате» — его работы ходили по Европе в ротапринтных копиях) и даже выступать на некоторых научных конференциях и занять кафедру в Коллеж де Франс. И тут очень показательная вещь для Тейяра — ему стоило лишь формально выйти из ордена, тогда все запреты спали бы, как морок, но — «свобода в служении» — Тейяр упорно пытался что-то объяснить генералам в своих письмах, с надеждой ждал положительного ответа (особенно долго его мурыжили с разрешением на публикацию «Феномена человека» — и дали разрешение только после смерти автора…), тосковал при получении отказа и опять взращивал в себе веру в церковь и писал дальше. Последние годы жизни провел в Америке (большинство научных организаций мира жаждало заполучить к себе ведущего мирового палеонтолога, американские не были исключением, но — вот интересный сюжет для будущих архивных изысканий — гражданство ему почему-то не давали, из раза в раз продлевая визу…) — занимался наукой, жил, как всегда, в иезуитском общежитии, был окружен друзьями и коллегами. Сказав как-то «я бы хотел умереть в день Воскресения Христова», он тихо умер от сердечного приступа на Пасху в 1955 году. На службе в Нью-Йорке присутствовало с десяток его друзей, а на похоронах на дальнем иезуитском кладбище в городке Сент- Эндрю, куда отвезли его тело, были только кладбищенские работники. Шел дождь. Его могила ничем не выделяется из ряда могил его братьев по ордену. С 1957 года комитет по изданию его наследия, куда входили Тойнби и Мерло-Понти, начал издание 10-томного собрания сочинения о. Тейяра с «Феномена человека». Полный запрет с его работ католическая церковь сняла только в 1968 году.
То, чем так необычна мысль Тейяра, хорошо видно на примере его разногласий с ортодоксией. Исходя из своего кредо («Оригинальность моего верования состоит в том, что корни его уходят в две области жизни, которые обычно считаются взаимоисключающими. По воспитанию и образованию я принадлежу к „детям Неба”, а по темпераменту и профессиональным знаниям я — „дитя Земли”, между ними я не воздвигал никакой внутренней перегородки» — «Божественная среда»), Тейяр мыслил эволюционистски и ноосферически (сами права на термин «ноосфера» следует разделить — Вернадский во время своих парижских лекций заимствовал его у Тейяра и математика Э. Леруа, но развил и актуализировал в своих работах). Согласно Тейяру, история бытия такова: предбиосфера — биосфера — ноосфера — точка Омега. Сейчас мы находимся в стадии ноосферы — как изменения климата способствовали появлению сложных жизненных форм, так и аккумуляция духовной, мыслительной энергии готовит человечество, при определенных усилиях в духовном совершенствовании с его стороны, к Парусии — Второму пришествию «космического Христа», отвечающего на устремленность к нему, на работу во имя его и будущего человека. Христос и человечество устремятся к плероме, полноте совершенного бытия, взойдут к точке Омега, где «универсум — будущее — может быть лишь сверхличностью. В Омеге суммируется и собирается в своем совершенстве и в своей целостности большое количество сознания, постепенно выделяемого на Земле ноогенезом. Омега находится вне времени, это начало надмирное, действующее в самой глубине мыслящей массы. Омега — это конец света, где достигшее совершенства сознание отделяется от своей материальной матрицы» [16] .
Именно идея поступательного развития, эволюции, сотворчества в духе человека и Бога оказалась столь неожиданной (избегая более сильных выражений) для догматиков церкви (при этом, как ни парадоксально, оказалась вполне близкой — в силу своего «дарвинистского» потенциала, видимо, — марксистам, что отмечал
отец Александр Мень). Обнаружились и расхождения «по мелочам».
На Западе, как мы помним, критика последовала незамедлительно — Тейяра клеймили как модерниста и чуть ли не как еретика. В 1959 году журнал Папской богословской академии извещал, что Тейяр «ничего не понимает в богословии, что он хаотично втащил естественно-научные формы мышления и понятия в богословие» и тем самым соблазняет верующих.
Православная церковь в данном случае была солидарна с «латинянами» — неразличение Тейяром естественного и сверхъестественного («он исповедовал не творение Богом мира, а созидание мира посредством эволюции» [17] ), концепция взаимоотношений с Богом (Христос эволюции вместо Христа-искупителя) и восприятие первородного греха (оно отсутствует в рефлексии о. Тейяра и, хоть и подспудно, им отрицается [18] ) были неприемлемы для большинства. В только что цитировавшемся реферате православного священнослужителя с ходу говорится о «ереси эволюционизма», и его сродстве с «антихристианскими оккультными сектами», и о том, что корни мысли Тейяра находятся в пантеизме и арианстве.
Тогда как А. Мень — перехожу к сочувственникам Тейяра, которых даже иногда называют «православными эволюционистами», — говорит в том же контексте о Фоме Аквинате, соединявшем науку и религию [19] . Размышляя о том же, Мень не находит никакой крамолы в соединении религии и науки, лишь
