сопровождением (Родионов сотрудничал с электронным дуэтом «Елочные игрушки» и рок-группой «Окраина»). Но даже если никаких современных электронных носителей к книге не прилагается, то уж иллюстрируют ее наилучшим образом — наверное, сказывается образование автора (Родионов окончил книговедческий факультет полиграфического института). А может быть, и работа красильщика способствовала: книжку Родионова «Моро Касл» украсил иллюстрациями коллега по красильному цеху Игорь Спорыхин. На этот раз в качестве иллюстратора выступил известный художник-комиксист Хiхус (Павел Сухих). Получилось интересно: монохромная серо-белая обложка, впечатляющее нагромождение уродцев-персонажей весьма и весьма отдаленно, но все же напоминает оформление книги Корнея Чуковского «Мой Уитмен», выполненное в конце 1960-х годов Виктором Пивоваровым. Литературное творчество этого классика московского концептуализма активно публикуется издательством «НЛО», так что, возможно, перекличка с его работами вовсе не случайна. Разумеется, стили, в которых работают Хiхус и Пивоваров, совершенно различны, и если второй стремился передать величие человеческого духа, обнимающего весь мир с населяющими его тварями, то иллюстрации первого — паноптикум монстров, не всегда даже находящих определенное соответствие в авторском тексте. От Хiхуса можно было ожидать целого альбома комиксов на стихи Родионова, но он предпочел выступить в более традиционной роли дизайнера-иллюстратора. Даже как-то жалко. Стихо-комикс — жанр в принципе редкий и сложный: попробуйте представить в виде комикса Пушкинское «Я помню чудное мгновенье...». Однако Родионов — особый случай. Родионов — поэт-живописец: «небесная твердь в отсыревшей побелке», «её сердце зеркало тайный водоём / все увеличивающийся от весеннего таяния» (здесь и далее сохранена авторская пунктуация. — Ю. Уг. ), «...небо в серебристой чешуе / осыпалось вниз ледяным порошком...». Автор, кажется, уже все продумал за художника, осталось нарисовать. Сюжетные линии и ходы Родионов также уже придумал: его стихотворения — чаще всего действительно маленькие драмы со своим сюжетом, с действием, экспозицией и кульминацией. И все же комикс-эстетика не всегда годится для передачи настроения сегодняшнего Родионова, хотя еще лет семь назад, когда вышла первая книга Родионова — «Добро пожаловать в Москву», она была бы абсолютно органична. Считается, что Родионов стал писать хуже, что ж, отчасти это так. В авторе нет больше той юношеской разухабистости, его стихи больше не сплошной action , не сплошной захватывающий и яркий поток бреда и галлюцинаций, но вместе с тем эмоциональные краски, которые использует Родионов, стали разнообразней и тоньше: в его стихах появилась какая-то светлая печаль: «тихая девушка из ларька / мне продаёт фисташки / я смотрю на девятиэтажные облака / я люблю девятиэтажки», или: «лирочка моя, лирочка / что я с тобой спою? / скрипит на ветру калиточка / в заброшенном страшном раю». Что показательно, внимание здесь переносится с героя на окружающий его мир: это уже не «новая драматургия» и не «новый эпос» — это почти традиционная лирика и почти традиционный пейзаж. Традиционный, но не вполне. В стихах Родионова сохраняется какой-то надлом, что-то трагическое с привкусом абсурда. Образно выражаясь, если в начале 2000-х герои Родионова были пьяны, то сегодня они чаще страдают от похмелья. Иллюстрировать такие стихотворения лучше рисунками, подобными картине Сергея Лучишкина «Шар улетел». Да и сама эта картина разве не близка таким, например, строкам Родионова: «днем тут пусто, все работают, / но можно увидеть, если приглядеться, / в пыльных бетонных боулингах / цветные воздушные шарики детства». Я не хочу проводить параллели между поэтом и живописцем — это сложная задача, да и вряд ли перспективная. Я говорю о другом. Комикс-эстетика — это эстетика портретов и крупных планов. В комиксе всегда есть герой, который должен предстать перед читателем/зрителем во всей красе, он почти постоянно смотрит на зрителя — повернут к нему лицом. Таков же принцип иконостаса — с сакральным человек должен встречаться лицом к лицу, а не смотреть в спину уходящему Христу. Когда-то стихи Родионова и строились по принципу комикса, сегодня же персонаж Родионова все чаще отворачивается от зрителя — он не говорит с нами и не обращается к нам, он смотрит на окружающий его мир и предлагает разделить его взгляд. Главный герой лучшего произведения, вошедшего в книгу, — поэмы, а вернее, цикла стихотворений «Новая драматургия» — не человек, а место, пространство — холодный город Норильск.
Стиль Родионова начал меняться давно. Еще Ян Шенкман в 2004 году, рецензируя книгу «Пельмени-устрицы», отметил, что поэт уходит от пародийной стилистики, что, скажем, стихотворение «Мой папа, мой бедный папа, / Ты помнишь Олимпиаду? / И музыку Френка Заппы, / И автомат с лимонадом? / А я помню только стену / С ободранными обоями, / Но время, жестокое время / Посмеялось над нами обоими» написано абсолютно серьезно. Но суть перемены все же не в пародийности или/и серьезности, дело именно в новой для Родионова, но все более и более разрастающейся печали. У Родионова и сегодня отменное чувство юмора: «и ждет приближающегося оргазма / c равнодушным величием тормоза» — это действительно смешно, пусть и скабрезно. Однако то, что было для Родионова семилетней давности органичным, сейчас смотрится странно. Тогда его персонажи были брутальны, гротескны, страшны и смешны одновременно. Когда он объявляет страшными, отвратительными и ужасными «высохшие цветочки» или старика на кладбище, то это не пугает, не может напугать, да и смешного в его поэзии и правда все меньше. Почему так?
Размышляя об изобразительной природе стихов Андрея Родионова, я не назвал еще одно зрелищное искусство, с которым его поэзия безусловно связана. Это кинематограф. То, что Родионов на наших глазах становится профессиональным кинокритиком, закономерно. Эстетика Родионова уже была намечена сценаристами А. Саморядовым и П. Луциком. Это тот же самый урбанистический первобытный гротеск: в их фильмах могут появиться крадущиеся по московскому снегу то ли ниндзя, то ли живые мертвецы или могут возникнуть ведьмы — киборги — старушки. Даже сама фигура Родионова, кажется, была предсказана этими сценаристами. В фильме «Гонгофер» возникает фигура рассказчика — человека с отмороженным или заколдованным раздувающимся ухом. Именно он рассказывает героям фильма об их собственных приключениях. Такой человек должен был появиться и в реальности. И он появился. Кстати, здесь вновь проступает все та же комикс-эстетика раннего Родионова, ведь «Гонгофер», как сообщает нам Википедия, «считается первым российским кинокомиксом». Впрочем, сам Родионов чаще вспоминает другой фильм П. Луцика и А. Саморядова — «Окраина».
Сценарии П. Луцика и А. Саморядова идеально передавали атмосферу своей эпохи. Конечно, сегодня девяностые мифологизируются, но все же это и правда было время почти первородного хаоса, дикое, первобытное время, когда Россия, в точности по словам Б. Гройса, была подсознанием Запада. И это подсознание, к тому же затуманенное наркотиками и алкоголем, породило чудовищ — персонажей Родионова. Но время хаоса «не может продолжаться вечно». Что бы делали сценаристы, доживи они до нынешнего дня, сказать сложно, но вот старым монстрам Родионова, его трагедиям, в сегодняшней жизни места почти нет, им, подобно созданию Франкенштейна Мэри Шелли, остается только бежать на Северный полюс и в прошлое, в историю и мифологию.
Юрий Угольников
