, вполне, кстати, годящемуся для тех двухэтажных старых кирпичных построек, огороженных забором с перекрученной колючей проволокой поверху, которые и были бабкиным заводом.
Однажды, ссорясь с дедом из-за того, что “зарплаты опять не донес” и что она “получает с выработки, а его тринадцатая то ли будет, то ли нет”, бабка забылась и выпалила: “Я на оборонку работаю!” На это дед ответил презрительной усмешкой, верченьем пальца у виска и напоминаньем, что и его институт тоже ящик , и вообще более или менее весь “великий, могучий и бескрайний” работает исключительно на оборонку , и поэтому нечего тут заливать .
— Из патентов твоих еще неизвестно что получится, а я руками продукцию произвожу! — Потрясая сжатыми кулаками, бабка пускала в ход последний аргумент. — Вот этими самыми! Чуть палец в сторону — и как тряханёт! Я же вся теперь этим электричеством напитанная, как будка трансформаторная!
То, что бабке удавалось, зачастую вполне прицельно, стрелять электричеством, и дед и Тамара знали на своей шкуре. Так же как и то, что эта бабкина диковинная особенность усиливалась в холодную погоду. И сравненье она себе придумала правильное: однажды летом Тамара осмелилась пойти вместе с соседскими ребятами на запрещенную для гулянья окраину садоводства, где стояла старая трансформаторная будка, и хорошо запомнила опасно вибрирующий шмелиным жужжаньем воздух возле тонкой деревянной стены, к которой она так и не решилась прикоснуться.
Поговаривали, что работа на заводе вредная. Однако бабка держалась другого мнения. “Видишь, какой дым из трубы идет? Не черный какой-нибудь, а прозрачный совсем. Ветер дунет — и нет его. Болтовня эта вредная, а не работа”, — объясняла бабка, когда они утром вместе шли на завод.
Тамара любовалась дымком. Он был нежным, небесно-голубым, и рассеивался над ближайшими домами. Но подобные разговоры бабка позволяла себе уже после того, как Тамара стала своя : все служащие и рабочие бабкиного ящика давали подписку о неразглашении.
Сначала Тамару определили в цех № 1. Там она смешивала порошки для керамической массы. Открытые мешки с порошками стояли тут же, вдоль стен. Иногда мешки привозили в цех порванными, и содержимое просыпалось на пол. Тогда Тамара и Катюха, тоже из новеньких, брали совок с веником и шли собирать. У порошков были красивые названия — барий, цирконий, никель, и сами они были красивые — белые, серебристо-белые или с нежным золотым оттенком.
В этом цеху работали вредники . Здесь давали бесплатное молоко, и отпуск можно было гулять целый месяц, а не какие-то двенадцать рабочих дней плюс выходные плюс отгулы за с верхурочные , а все равно и трех недель не набегало.
В бабкином ящике Тамара сильно мучилась оттого, что в рабочее время наружу можно было выйти, только получив специальный пропуск, а его просто так не давали. Даже по заводскому двору просто так ходить не разрешалось, а только те несколько минут, что оставались от обеденного перерыва. Приступы панического страха, нападавшие на Тамару в замкнутом пространстве, бабка относила на счет ее дурости . Она точно забыла, что становилось с Тамарой, когда ту, в детстве еще, по выходным или если болела, запирали дома одну. А Тамара помнила. Сначала она вздрагивала от щелканья ключа в замке, потом с тоской прислушивалась к затихающим шагам на лестнице, потом, встав на цыпочки, смотрела, как бабка, или дед, или оба вместе идут в направлении автобусной остановки на работу или по делам , потом включала телевизор, где ничего интересного не было, потом листала любимый дедов журнал… Больше всего Тамара боялась поднять глаза и увидеть узор на обоях, который однажды, после долгого разглядывания, вдруг сложился в страшное лицо с неотступно следящими за ней глазами.
С тех пор, оставаясь одна, Тамара чувствовала взгляд обойного чудища. Зажмурясь, она сбегала в кухню, где обоев не было. Но это уже не спасало, страх захлестывал ее, начинал душить, и хотелось только одного — вырваться наружу из запертой квартиры. И тогда она делала строго-настрого запрещенное: вставала ногами на широкий подоконник и открывала форточку.
Редкие прохожие на ее вопли: “Дяденьки, тетеньки, спасите меня отсюда!” — не реагировали, а вот кто-то из соседей однажды нажаловался бабке, и Тамару, чтобы неповадно было, в тот же вечер отлупили широким солдатским ремнем.
