* *
*
Всякий миг гражданин безымянный (как и все мы) в последний полёт
отправляется, грустный и пьяный не от водки паленой, а от
благодатного эндоморфина, порождённого верою в
мусульманские светлые вина и плексигласовых гурий (увы!),
или в дантовский ад восхитительный, или (в той же трилогии) рай,
далеко не такой убедительный, или в край (позабыл? повторяй!)
безразличного, сонного лотоса (нет, кувшинки) — прощай, говорит
он вещам своим, нечего попусту тосковать. Огорчён и небрит,
прощевай, говорит, зубочистка и трубка, спички и фунт табаку.
Ждет меня Богоматерь пречистая, больше с вами болтать не могу.
Но порой заглянувшего в тайную пустоту возвращают назад.
Не скажу — кто, нечто бескрайнее, или некто. Октябрь. Звездопад.
Тварь дрожащая прячется в норах, человеческий сын — под кустом.
Водородный взрывается порох, дети плачут, но я не о том,
я о выжившем, я об уроках возвращения. Спасшийся спит,
переправив спокойное око в область холода, медленных плит
ледяных — и его не заставишь ни осотом в овраге цвести,
ни на свалку компьютерных клавиш две бумажные розы нести.
* *
*
пряжа рогожа посох — и прах
вольно рассыпанный в смежных мирах
пороховая дорожка к звёздам
неутомимым розным
было да было светло и тепло
зеркало ртутное скалит стекло
что отражается в раме двойной
в раме сосновой в воде нефтяной?
в зеркале свечка коптит парафиновая
молча зима наступает рябиновая
