— Валид Замаль-эд-дин.
— Нет, я вас не звала. Не знаю никакого Валида.
Она знала нескольких Валидов из Восточного Иерусалима — сантехника, который ремонтировал ей ванную комнату, грузчика, который приносил ей газовые баллоны. Но нет, не знала она никакого Валида.
— Звали, звали. Не очень настойчиво, совсем слегка, но я сразу почувствовал. А вот давайте глянем друг на друга, и все станет ясно.
Не отвечая, она отложила телефон и взяла бинокль.
Высокий сухой старик с резкими чертами лица, волосы седые, но брови и узкая полоска усов над губой черные, будто крашеные. А на отвороте пиджака поблескивает что-то — ба, да никак золотая звездочка! Как на парад вырядился! Нет, не нужен мне этот старый гриб соцтруда. Она схватила телефон:
— Извините, но...
— Ну точно! — закричал в телефоне молодой хриплый бас. — Так и думал, что это ты!
И в ту же минуту она тоже догадалась, кто это. Шар его быстро приближался, и из корзины, перевесившись через бортик, махал ей телефоном и биноклем высокий худой мужчина, на глазах превращаясь в юношу с тонким горбатым носом и черными прямыми прядями вдоль смуглых щек.
— Вилька! Вилька-а! Это ты? — радостно завопила она. — Стой, хорош! Больше не молодей!
— Ну то-то, — удовлетворенно проговорил Вилька Замалдинов, зацепив край ее кабины крюком на длинном шнуре. — А то — не знаю, не вызывала...
— Вилька, ну кто мог подумать...
— А ты меньше думай. Всегда лишним думаньем занималась.
— Брось, Вилен, я так рада!
— Рада? Ну и я рад. Но давай сразу уточним. Не Вилен, а Валид.
— Какой еще Валид? Откуда?
— А оттуда, что никакой я не В. И. Лен. Мать, дура, назвала, думала, так мне будет легче по жизни, а дома я всегда Валидом был. Ну а теперь какого мне хрена таскать на себе вашего Кузьмича.
— Нашего?!
— Ну ясно, вашего, вашей крови был товарищ. И берите его себе, а мне теперь ни к чему.
— Да ну тебя, а мне-то к чему. Кончай грузить, Вилька!
— А, не скажи, не скажи! Вы его всегда любили, как же вам своего не любить. Да вы и Йоську любили, хоть и не ваш был. Помнишь, как ты слезки проливала, когда сдох?
— Да где я проливала, что ты несешь? Сам, небось, тоже плакал.
— Нет, я не плакал, а молитву благодарственную принес Аллаху!
— Да ну? Ты в детстве Аллаху молился? — У нее не помещалось в голове, что в их общем антирелигиозном детстве кто-то мог молиться какому бы то ни было богу.
— А то! Мы не то что вы, мы своего бога никогда не забывали. Ну а теперь-то ты как, вспомнила своего? У вас в Израиловке — там ведь вашим всем положено помнить?
— Да чего ты, правда... — растерянно бормотала она. — Чего несешь... Только встретились... Что за разговор! Ваши, наши... Ты прямо расистом заделался.
