— А при том, что кто бы еще стал с тобой водиться?
— Врешь, врешь! У меня подружки были. Анечка Красненькая... Анечка Синенькая...
— Ну, Красненькая с кем угодно... Как Чехова в школе проходили, ее сразу все душечкой стали звать, забыла? Про вас так и говорили “шерочка с машерочкой, душечка с жидушечкой”. А вторая вроде и сама была... Точно не знаю, вы ведь скрыть старались... Как будто это можно скрыть. Думала, я про тебя не знал? При твоей-то маме, при Рахиль Исаковне...
Мама! При имени матери все старые беды и обиды, связанные с ее еврейством — давно изжитые! давно забытые! давно оставленные позади! — всколыхнулись в ней тошнотной волной:
— Ах ты, расист поганый! Татарва вонючая!
— Во-во, — удовлетворенно рассмеялся он. — Вот теперь правильно. Теперь как надо. Давай, давай, вываливай!
— Антисемит говенный!
— Жидушечка пархатая!
— Сволочь мусульманская! Бин Ладен!
— Сар-рочка! Ср-р-рулик! — хохотал он. — Старушка не спеша дорожку перешла!
И замолчал.
И она вдруг совершенно успокоилась, усмехнулась даже:
— У меня все.
— И у меня все.
Они смотрели друг на друга в некоторой растерянности. Их шары мерно колыхались над головами, корзины покачивались маятниками, каждая в свою сторону, они тихонько скользили друг мимо друга и молча ворочали головами.
— Теперь отъезжай, Вилен, — негромко сказала она.
— Валид, — так же тихо ответил он.
— Да хоть и Валид. Уходи.
— Так прямо сразу?
— Кажется, поговорили достаточно.
— Да уж, поговорили...
— А зачем? Неужели не жалко тебе нашего... ну, всего?
— Почему не жалко... Сам не знаю... Так получилось.
— Теперь уходи. Раз ты так меня ненавидел.
— Ненавидел... да... Я в восьмом классе сказал матери, что после школы женюсь на тебе. Мне парни другие завидовали. Думали, я тебя...
— Завидовали? А сам говоришь, никто не...
— Это уже позже было, по другой линии. Ты вдруг такая телочка сделалась, тоненькая, нежненькая, глазки разинутые, удивленные, так бы и съел. Только рассуждала очень уж много, и все из книжек.
— Ну и чего ж ты? Ты ведь за мной даже не ухаживал. Потом даже и здороваться перестал.
— Ухаживать еще, охота было. Время попусту тратить? Без всякого понятия ты была.
