доллары или мафию уже не убрать из нашей жизни, точно так же, как и секс .Но как объяснишь им, что наше каменными топорами тесанное общество — значительно более рафинированное, чем даже Шартрский собор, поэтому никакая реставрация невозможна, не будет уже распределения курортов и шампанского, как не будет равенства, братства (по крайней мере, тех ) и новой исторической общности (по крайне мере, той )? А будет лишь изнурительное бултыхание в политике, растерянное топтание на месте и порочный круг тех же самых причин и следствий — настолько порочный, что их уже и различить нельзя: что причина, а что следствие.
Это прошлое, которое мешает сбыться будущему. Прошлое, которое держит в своих лапах время. Прошлое как диктат предвзятости .
7. Эпитафия
Серебряный перстень с инициалами М. А. , несколько фотографий и предсмертная фраза — вот, собственно, и все, что осталось от деда. Прошлое предваряет нас, оно хочет о чем-то нас предупредить, иногда ему это удается.
Я никогда не видел деда живым, поскольку смерть пришла к нему за шестнадцать лет до моего рождения. Мы разминулись в потоках времени, и если правда, что по ту сторону нас ожидают все новые и новые испытания, то сейчас уже трудно сказать, кто из нас больше принадлежит прошлому, он или я.
Я никогда не видел деда живым? На самом деле я только живым его и вижу. Самый старший из пятерых братьев и сестер и поэтому довольно одинокий среди них, он рано оторвался от дома, чтобы узнать всю прелесть сидения в тифозных окопах. Ему нравилось быть военным, но за всю жизнь это удалось ему лишь дважды — в восемнадцатом году и в сороковых. Он исповедовал достаточно ясную, хоть, как оказалось, недостаточно прагматическую религию: освобождение своего края , так это называлось. Украина была одна, а врагами ее были поляки и Советы. В удобный момент следовало поднять против них оружие. Сообщником в этом деле мог выступить сам черт, что полностью согласовывалось со скептическим юмором моего деда и почти атеистическими убеждениями человека потерянного поколения , который еще в юности успел насмотреться на оторванные снарядами конечности. Удобного момента он ждал целых двадцать пять лет — половину своей жизни. Все это время (пока писались манифесты сюрреалистов, а немое кино училось разговаривать человеческим голосом) он провел за игрой в карты, слушанием радио, на прогулках в горах — конных, лыжных и пеших, на охоте, за механическим биллиардом, кроссвордами, флиртами и короткими, но бурными возвращениями к семейной жизни. Война снова разлучила его с женой и детьми (он, наверное, был рад такому случаю?), хотя иногда они виделись в Станиславе. Его дьявольский сообщник понемногу проигрывал войну, но он, как и тысячи похожих на него оптимистов , не переставал мыкать надежду, что вследствие последней схватки коричневого сатаны с красным удастся-таки освобождение своего края .
Все завершилось весной сорок четвертого в поезде эвакуированных украинцев, что двигался на юго-запад где-то между Каменкой Бужской и Львовом. Во Львове из них собирались сформировать новые боеспособные части для отпора Советам (этого они и добивались!). Форма сшита, карабины позволены, песни сложены — вперед, соколы!
Но до Львова он не доехал. В небе над эшелоном появились самолеты красных. Дед как раз докурил папиросу, когда началась бомбардировка и обстрел вагонов. В суматохе, среди взрывов и горячего треска прорезаемой тринадцатимиллиметровыми пулями вагонной обшивки он подошел к окну — то ли выбросить окурок, то ли оценить ситуацию. В конце концов, его звание и опыт налагали обязательство подать какую-нибудь команду. Он открыл окно и даже высунулся наружу — словно на подпольных занятиях старые галицкие старшины не учили его быть осторожным и под пулями прежде всего беречь голову. Самолеты — их было четыре или пять — проносились совсем низко, на бреющем . В этот момент какой-нибудь лейтенант, ну, скажем, Иваненко, уроженец Полтавщины, Сумщины или Херсонщины, единственный из семьи выживший после большого голода, комсомолец и кандидат в воздушные асы, как раз нырнул в пике. Скорость самолета превышает скорость тормозящего поезда, лучше бить короткими очередями.
Дед уже видел над собой тень его крыла. «Пан комендант, осторожно, отойдите от окна!» — закричал ему ординарец (серебряный перстень М. А. и эту историю впоследствии принес именно он). «Хрен что они мне сделают!» — спокойным голосом отозвался дед, после чего упал, разрезанный пулеметной очередью. Портсигар в нагрудном кармане над сердцем ничем не помог.
