несколько обиходных русских слов; разговор не клеился. Все только внимательно следили за тем, что немец делает, как он сидит, как придвигает к себе тарелку, в какой руке держит вилку, а в какой — нож. По- видимому, наш гость все делал в соответствии с нашими представлениями о европейском этикете, но, судя по тому, что говорилось после его ухода, всех впечатлило чувство личного достоинства, с которым держался этот чужой и, конечно же, униженный человек.
Когда происходила перемена блюд, дедушка, опасаясь, что немец все же понимает какие-то русские слова, что-то сказал бабушке на идиш. А вот тут-то наш гость как раз и оживился: он понял, чту дедушка говорит, и сам сказал что-то такое, что бабушка и дедушка поняли. Это был праздник для дедушкиной любознательности! Он таки сумел выяснить все, что хотел знать о германской нации, — в результате оживленного немецко-еврейского диалога.
Мне не ведомо, пересказал ли дедушка родителям все, что рассказывал наш “язык”, я, во всяком случае, ничего, более того, что описал, добавить не могу. Встречу эту, однако, запомнил, как видите.
Львовские лакомства
Лакомства начинались прямо во дворе нашего дома.
Нашими соседками были женщины, зарабатывавшие на жизнь изготовлением пирожных. С утра они надевали на плечи ремни, к которым пристегивался лоток с прозрачной витриной. Под витриной были красиво выложены изготовленные только что пирожные — песочные с разноцветными слоями сливочного крема в виде розочек.
Детям, которые встречались пирожницам при выходе из дому, для почину раздавались пирожные — бесплатно. Дальше лоточницы направлялись в парк Костюшко, где зазывно ходили со своей ношей на груди среди мам и бабушек, гулявших в парке с детьми. Товар был недорог и скоро расходился. Тогда пирожницы возвращались домой за новой порцией.
Во время второй ходки пирожные уже не раздавались без денег: почин был сделан, и если в парке встречался ребенок из нашего двора, то пирожное можно было купить, а не получить по блату.
Впрочем, эти пирожные хоть и были красивыми, но взрослые не считали их вкусными, называя их дешевкой. Вкусными считались пирожные, изготавливаемые польскими старушками по австро-венгерским рецептам. Они вспоминаются мне как нечто самое фантастическое из всего, что когда-либо побывало у меня во рту. Они назывались шоколадными бомбами — не уверен, что это их подлинное название, а не жаргон нашей семьи. Эти продавались на улице Академической и возле театральной тумбы рядом с Галицким рынком.
Польские старушки часто трепали меня по голове и разрешали самому выбрать шоколадную бомбу со словами: “Ах, пьенкне дзецко”. Но эти пирожные вскоре навсегда исчезли из города, так же как куда-то канули и их изготовительницы. Потом промысел запретили и нашим не столь искусным соседкам, которые устроились работать на какой-то фабрике.
Удовольствием, которое дети позволяли себе в неограниченных количествах, была газированная вода с различными сиропами. Сиропы трех-четырех цветов наливались в стеклянные цилиндры с дозировочными краниками, и можно было заказать стакан с двойным, а то и с тройным сиропом. Самые же вкусные сиропы были у лотка, что располагался у выхода из Стрыйского парка. Там на каждом цилиндре с сиропом было написано непонятное мне слово “Mozart”. Я запомнил его, но никак не соотносил с именем, которое впоследствии часто произносил сам и слышал во многих местах. Я и не думал, что эти слова как-то следовало соотносить, пока не раскопал, что это не омонимы. Компания по продаже газированной воды с фирменными сиропами была основана в Австро-Венгрии сыном великого Моцарта — адвокатом и композитором.
Mozart
, впрочем, исчез из Львова еще раньше, чем польские пирожные.
Из лакомств оставалось еще некоторое время лишь одно — дворовое. Почти все наши соседи имели родственников в деревне, а те время от времени привозили, бывало, целую тушу теленка или свиньи. Хранить мясо было негде — холодильников не было ни у кого. Тогда во дворе сооружалась самодельная коптильня: выстраивалась из кирпичей своего рода печурка, на кирпичи водружалась железная бочка (на весь дом была одна такая — во всеобщем пользовании), под бочкой, внутри кирпичной печурки, укладывались дрова и разводился огонь, а мясная туша подвешивалась на крючке внутри бочки и все время вращалась. Когда длительный и зрелищный процесс копчения заканчивался, большим ножом отрезались еще горячие куски мяса и предлагались для тестирования зачарованной детворе.
Но вскоре стали бороться с владельцами скота в деревнях, где еще не все обнищали, и наша бочка заржавела и о ней перестали вспоминать. Она исчезла сама по себе — никто ее не выбрасывал.
Уличное знакомство
