тем более, что “в браму” стал вступать элегантный мужчина с букетами, а сама Нэля иногда говорила детям, что если ее будут спрашивать в ее отсутствие, то надо сказать, что ключ лежит в известном месте.
Прошло несколько недель, и все стали привыкать к тому, что жизнь милой Нэли, по всей видимости, устроилась. Ее реже можно было увидеть, но никто этому не удивлялся. Однажды, когда дети играли в жмурки, несколько человек отправились по парадной лестнице на третий этаж. Там, как раз возле Нэлиной квартиры, был небольшой, никому не принадлежащий закуточек, где можно было хорошо спрятаться. Мы потоптались несколько минут в этом закуточке, но выяснилось, что находиться там было совершенно невыносимо — из-за сильного запаха. Мы с грохотом спустились вниз по лестнице, не обращая внимания на то, что нас всех торжествующе застукали, и стали звать родителей.
Взрослые разделили нашу тревогу и с фонарем пошли наверх, удивляясь тому, что никто до сих пор не чувствовал страшной вони. В дверь звонили и стучали — напрасно. Вызвали милицию. Милиция при понятых вскрыла квартиру и вскоре обнаружила в корзине для грязного белья запихнутый туда труп молодой женщины с проломленной головой.
Стали перебирать все, что было связано с Нэлей, за последнюю неделю. Кто-то вспомнил, что элегантный мужчина в белых штанах вышел из ее квартиры с чемоданом в руках и сказал:
— Дети, если Нэля будет спрашивать, — ключ лежит в условленном месте.
Дальше было множество толков. Говорили, что мужчина, который никому страшным не показался и охотно разговаривал с детворой, — опасный рецидивист, что это не первое убийство, которое он предпринял с целью грабежа, что он отыскивал безнадежно одиноких женщин, охмурял и, зверски убивая их, уносил из дому ценные вещи. Потом наступила длительная пауза, и мы стали считать, что милиция не в состоянии разыскать преступника. Но в какой-то день разнесся слух, что изверг задержан, хотя и пустил при задержании в ход топор. Ссылались также на современную науку, способствовавшую поимке преступника. Говорили, что в зрачках убитого, оказывается, остается как бы фотография убийцы, и наука помогает эту фотографию разглядеть. Таким образом в руки милиции попадает снимок разыскиваемого, а дальше уже нет ничего невозможного.
— Его, конечно, расстреляют, — говорили все с полной уверенностью и верой в справедливость возмездия.
Оба стереотипа из этой истории — женитьбы как способа обобрать и обидеть одинокую женщину, а также кровавого убийства с использованием топора — еще повторялись в моей жизни, правда не соединяясь в одну историю, как в случае с Нэлей.
Я помню, как обсуждалась статья в местной газете под названием “Вечный жених” — о брачном авантюристе, которого привела в наш дом познакомиться его последняя невеста, наша приятельница, тоже в статье упомянутая. Она им гордилась: он пел, у него был приятный тенор, но родителям он почему-то не понравился, и они этого не стали скрывать, так что невеста прервала с нами отношения до самого момента появления в газете упомянутого фельетона.
Вторая же мрачная трагедия случилась в 1949 году, когда я пошел в школу. Я едва научился разбирать буквы. В тот октябрьский день ученики собрались в классе и должны были прочитать написанное на доске учительницей: “Стахура убил Галана”. Утром уже сообщили об этом по радио. Львовского писателя Ярослава Галана зарубили одиннадцатью ударами топора прямо на пороге его дома, как было разъяснено, в отместку за памфлет “Плюю на папу”.
Название памфлета мне не понравилось, хотя я и не понимал, о каком папе идет речь, но я содрогнулся при мысли о том, что человека можно зарубить топором в отместку за что бы то ни было. Тем более что отец, кажется, был знаком с Ярославом Александровичем и считал его хорошим и в высшей степени порядочным человеком. Не могу сказать точно — я этого никогда с родителями не обсуждал, — но, по-моему, отец полагал, что в убийстве этого “неудобного” человека были заинтересованы не только “буржуазные националисты”.
Потом, через несколько лет, я посмотрел в театре имени Заньковецкой пьесу Ярослава Галана “Под золотым орлом”. В ней было много непонятного мне и уже устаревшего к тому времени политического пафоса; постановка тоже ничем меня не задела, хотя до меня доносились отголоски слухов о том, что выход пьесы на сцену задерживался цензурой.
Слова “зарубили топором” долго еще соединялись в изустных историях со словом “бандеровцы”, и бандеровцев все опасались.
Аксалотли
Мама занималась аксалотлями. Она была в аспирантуре мединститута и изучала проблему регенерации (это слово я запомнил с самого раннего детства). У нас в аквариуме, помимо многочисленных рыбок, было огромное количество аксалотлей с подвязанными марлицей лапками или хвостами.
Усеченные конечности быстро отрастали, а мама, по всей видимости, отслеживала и фиксировала все стадии восстановления, а также изготавливала какие-то препараты для микроскопа, которые я любил разглядывать, не вникая в суть увиденного и даже не зная, что именно я рассматриваю.
Я обожал смотреть, как мама кормит рыбок и аксалотлей, и во время кормежки часто совал палец в
