что-нибудь новое об этом бедном старике? Он уволился? Он забыл свое создание? Разве у него нет любви и сострадания к тем, кого он создал?»
Масто сказал: «Ты всегда придумываешь странные вопросы из-за таких абсурдных историй, а потом ты заставляешь их звучать осмысленно. Не удивлюсь, если однажды ты станешь писателем».
Я сказал: «Никогда. Этим занимаются намного более талантливые люди. Я нужен где-то еще, где никто больше не заинтересован, потому что я думаю интересоваться только Богом».
Масто был шокирован. Он сказал: «Богом? Я думал, ты не веришь в него».
Я сказал: «Я не верю, потому что я знаю, и я знаю это настолько глубоко, что даже если ты отсечешь мне голову, я все равно скажу: «Я знаю». Меня может не быть… раньше меня не было… Он был, и он будет».
На самом деле, сказать «он» неправильно. На Востоке мы говорим «оно», и это звучит великолепно. ОНО, написанное заглавными буквами, дает настоящее значение словам Будды, высказываниям Лао Цзы, молитвам Иисуса. «Он» снова ориентируется на мужчину, а «он» — это не «она».
Я слышал… вы могли еще не слышать, потому что это принадлежит будущему. Это будущая история. Папа-поляк умирает, и, конечно, отправляется на небеса. Он спешит увидеть Бога, и так же быстро, как он попадает на небеса, возвращается он еще быстрее — плача и причитая. Святые Петр, Павел, Фома, и все остальные святые собираются и говорят: «Не плачь, не причитай. Ты хороший человек, и мы понимаем твои чувства».
Папа закричал: «Что вы понимаете? Вы знаете, что он, во-первых, не белый, он негр? А во-вторых, еще хуже: он даже не он, он - это она».
Бог ни он, ни она — но поляки это поляки. Вы можете сделать их Папами, но это не имеет никакого значения. Бог создал мир не в соответствии с взглядами мужчин-шовинистов или женщин-феминисток. Их точки зрения прямо противоположны.
Он создал женщину как совершенную модель, и, конечно, каждый художник верит, что она совершенная модель. Если вы увидите их картины, вы тоже поверите, что она совершенна. Но, пожалуйста, остановитесь здесь. Не затрагивайте настоящую женщину. Картины — это хорошо, статуи тоже, но настоящая женщина несовершенна, какой она и должна быть.
Я не имею в виду ничего унизительного. Несовершенство - это закон самой жизни. Только мертвые вещи совершенны. Жизнь, по необходимости, несовершенна. Женщины несовершенны, мужчины несовершенны, а когда встречаются дна несовершенства, вы можете понять, что в результате получится.
«Вот мои выводы», - сказал я Масто, - «Что Бог создал мужчину, а тот начал задавать философские вопросы. Бог создал женщину, чтобы она занимала мужчину». С тех пор мужчина покупает бананы, и по дороге домой он так устает, что, хотя его жена хочет обсуждать великие вещи, он просто хочет скрыться за «Таймс» или за другой газетой. Он постоянно на бегу из-за женского «сделай то, сделай это».
Странно, что женщинам позволена работа учителя, хотя им не позволено работать во многих других областях. Возможно, в атом есть логика. Хорошо заботиться о бедных мальчиках, пока это не слишком поздно, и, кроме всего, они всегда дрожат перед женщиной, постоянно боясь ее. С тех пор Бог всегда наслаждался наблюдением за всей ерундой, которая происходит в мире, созданным им за десять дней.
Будды пытаются как-то дать вам мимолетное впечатление того мира расслабления, который существовал до того, как начался мир и все его беды. Даже сейчас возможно просто сделать шаг в сторону. И выйдя из потока, вы неожиданно начинаете смеяться; Бог или не Бог, это была всего лишь история. Я сказал Масто: «Пока кто-то не выйдет из обыденного потока жизни…»
Я хотел попрощаться с этим человеком, но хорошо, что не смог. Столько еще связано с ним, и все это может отражать многое другое. Жизнь всегда проста и сложна, так проста, как капля росы, и так сложна, как капля росы, потому что капля росы может отражать все небо, и содержать в себе все океаны. И, конечно, она не будет существовать вечно… возможно, всего несколько минут, а потом навсегда исчезнет. Я подчеркиваю «навсегда». Тогда нет возможности, чтобы она вернулась, со всеми своими звездами и океанами. Столько связано с Масто…
Всякий раз, когда я хотел плакать, я просил Масто сыграть на вине. Это было просто, не требовалось никакого объяснения; никто не спрашивает вас, почему вы плачете. Вина такова, что просто задевает ваши глубины. Но его упрямство заставило меня рассказать вам эту историю, потому что он обычно говорил мне: «Пока ты мне не расскажешь историю, я не буду играть». Я рассказывал ему историю, и тогда приходило время, чтобы он играл… но только я мог слышать это. Хорошо, что до сих пор только я могу слышать.
Дайте мне всего десять минут, чтобы услышать это. Я наслаждаюсь этим так же, как наслаждался Адам.
Сколько времени мы находились в этой старинной воловьей повозке? Кто- нибудь может выяснить?
«Всегда, Ошо».
Тогда еще одну минуту, и вы можете остановиться.
Это хорошо. Нельзя хотеть растянуть что-то прекрасное; нужно быть способным окончить и это. Я знаю, что вы можете продолжить, но нет — мой врач запрещает мне есть слишком много всего. Он хочет, чтобы я уменьшил свой вес, а если я буду сидеть на вашей диете, тогда Иисус…!
Теперь вы можете закончить.
БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Хорошо. Мы говорим только о втором дне моей начальной школы. Каждый день открывает столько вещей. Я еще не закончил говорить о втором дне. Сегодня я сделаю все возможное, чтобы закончить.
Жизнь тесно связана, вы не можете разрезать ее на куски. Это не кусок ткани. Вы не можете разрезать ее, потому что в то мгновение, когда вы отрезаете се от всех ее связей, она больше не такая как прежде. Она становится чем-то мертвым, не дышащим. Я хочу, чтобы она приняла свое собственное направление, не хочу даже направлять ее, потому что я не делал этого. Она сама выбрала свой путь.
На самом деле я ненавидел советчиков и до сих пор ненавижу их, потому что они мешают вам плыть по течению. Они направляют, их занятие — торопить вас к следующей точке. Их работа в том, чтобы заставить вас почувствовать, что вы узнали. Ни они не знают, ни вы. Знание приходит только тогда, когда вы живете без совета, без направления. Так я жил и до сих пор живу.
Это странная судьба. Даже с самою своего детства я знал, что это не был мой дом. Это был дом моего Наны, а мои отец и мать были далеко. Я надеялся, что мой дом, возможно, будет там, но нет, это был просто большой гостевой дом, где мои бедные отец и мать постоянно прислуживали гостям, без причины - по крайней мере, я ее не видел.
Я снова сказал себе: «Это не тот дом, который я искал. Так куда же мне пойти? Мой дедушка умер, поэтому я не могу вернуться в его дом». Это был его дом, и без него дом сам по себе был бессмысленным. Если бы туда вернулась моя Нани, он бы что-то значил, по крайней мере, на девяносто девять процентов, но она отказалась.
Она сказала: «Я пошла туда ради него, и, если его там нет, у меня нет причины туда возвращаться. Конечно, если он вернется, я готова, но если он не вернется, если он не может сдержать свое обещание, почему я должна заботится об этом доме и об этом имуществе? Они никогда не принадлежали мне. Всегда находится кто-то, кто заботится об этом. Я не предназначена для этого. Я шла не за ними, и не вернусь к ним».
