поскольку в гости он ходил в штатском, за человека богатого. Дон сначала хотел отказаться, но потом решил развлечься. Они поднялись по довольно чистой, но неприятно пахнущей лестнице на второй этаж, мужик открыл дверь в квартиру, пригласил Дона. Дон потянул носом и прислушался. В коридоре, кроме этого мужика, никого. А в комнате кто-то шумно сопит и потеет от страха. Понятно. Дон зашел в квартиру, а когда «сутенер» открыл с приглашающим жестом дверь комнаты, быстро и жестко схватил его за шиворот и просунул, держа на весу, в проем. На голову гостеприимного хозяина из-за двери с размаху опустилось что-то явно весьма тяжелое. Дон толчком послал обмякшее тело вперед, в комнату, и шагнул следом. Здоровенный волосатый детина с недоумением пялился на дело рук своих, сжимая в означенных руках чулок с песком.
— Здравствуй, девочка! — улыбнулся ему Донни.
— А… мня… — мутные глазки забегали, детина выронил чулок, переводя взгляд с валяющегося в отключке подельника на Дона, и обратно, потом попытался сбежать, но Дон поймал его глазами:
— Ну, куда же ты, моя трепетная? Мне сказали — ты первый сорт! Я так хочу любви! Ты же меня не разочаруешь? — еще шире улыбнулся он. Холодное бешенство требовало немедленно убить мерзавца, но Дон пересилил себя. Слишком легко для таких подонков! Он не пожалел толики энергии на приведение в чувство первого «знакомого» и для начала погнал их в ванную, а потом некоторое время развлекался, заставляя «любить» друг друга в разных позициях. Обидно, но очень скоро ему стало скучно и противно. Никакой эстетики! Уж очень неподходящий материал. Он совсем уж было собрался их убить, но потом все же вызвал Детей Жнеца. Зачем лишать Корону рабочих рук? На рудниках они всегда кстати, да еще такие сильные! Самое им там место! Даже память бедняжкам оставил — жаль стирать такие яркие впечатления! Других-то уже не будет!
Дона окончательно разморило, он и не заметил, как задремал. Когда он проснулся, внизу еще кто-то плескался.
— Мужики! Может, пошли уже? Лиса еще помыться хотела, — он сладко потянулся… и замер в этой позе. Раздавшийся женский взвизг и грохот упавшей шайки сказали ему все и сразу, поэтому появившаяся над краем полка гневная физиономия Лисы, увенчанная башней намыленных волос, удивления уже не вызвала.
— Ах, ты! Да ты… Да как ты… Ну, ты наглец! Да я тебя…
Дон откинулся на спину и бессильно захохотал. Жнец Великий, как нелепо! И смутил, и испугал, и обидел, и обозлил до кучи — на раз! Ничего не забыл? Стоило так долго выстраивать стратегию, раздумывать… Сам же только что рассуждал про вечного дурака… И что теперь делать?
— Ах, ты еще и ржешь? — Лиса хлестнула его мочалкой. — Пошел вон, скотина! Да я тебя счаз! Ах, ты!.. — удары сыпались один за другим..
— Я не нарочно, Лиса! — хохотал Донни, спрыгнув с полка и пытаясь увернуться от разъяренной Лисы, от злости забывшей даже про собственную наготу. — Че-естно! Я засну-ул! Ай, не надо! Перестань, тебе мыло в глаза попадет! Ну вот, я же говорил! — мыльная башня развалилась, Лиса яростно терла глаз, стоя посреди бани. Донни подхватил ведро с водой, как оказалось — холодной, и вылил ей на голову. Она взвизгнула от неожиданности, и на мгновение замерла, хватая ртом воздух, мокрые волосы облепили лицо. Все, понял Дон, или сейчас — или уже никогда. Он прижал к себе горячее мокрое тело и вложил в поцелуй все, чему когда-то учила Лья. Поцелуй инкуба. Взять немного энергии, разогнать в себе, чтобы скопировать рисунок — и отдать, отдать больше, чем взял, сколько можешь, сколько есть, чтобы вспыхнула и загорелась!.. Если все удастся — получишь сторицей, если нет — сам дурак… Напряженное в сопротивлении тело вдруг обмякло в его руках, он даже забеспокоился — перестарался? Потеряла сознание? Нет, слава Жнецу, нет! Это ответ! А что с энергией? Мать моя Перелеска, горечь-то какая! Неужели ничего уже не исправишь? Но останавливаться нельзя, она никогда больше его к себе не подпустит, он это прекрасно понимал. И продолжал целовать, обнимая, пряча ее от нее самой в своих объятиях, от бури новых ощущений, шквала незнакомых эмоций, вызывавших смятение и страх. А Лиса, как ни старалась, так и не смогла потом вспомнить, каким образом они оба оказались на полке. Она впала в какой-то транс, не было сил даже открыть глаза. Только тело само выгибалось под его руками и губами, да накатывала темная жуть перед чем-то совершенно сокрушительным и непозволительным, уничтожавшим если не рассудок, то уж самообладание полностью и наверняка. Что же ты со мной сделал? Я же теперь не смогу посмотреть на тебя, чтобы не вспомнить и не сгореть со стыда за то, что чувствовала… Никогда, никогда не смогу…
— Лиса-а, — шепнул он, прикусив ее ухо. — Ты жива? — и поморщился украдкой. Горько! Горько!
Ухо жарко полыхнуло, она что-то пробормотала, не открывая глаз, слабо качнула головой. Не заставляй меня говорить, я не могу, я потерялась, растворилась. Человек не должен настолько терять себя…
— Что — «м-м-м»? — возмущенно прошептал Дон. — Это, между прочим, еще не все! Ты, между прочим, еще девочка!
Сквозь одурь, застилающую сознание, до нее все же дошло, что он сказал — и глаза изумленно раскрылись сами собой.
— А… когда… все? — растерянно уставилась она на него, совершенно забыв, что никогда не сможет на него посмотреть…
— В первую брачную ночь! — с важной назидательностью объяснил он. — Ты выйдешь за меня замуж?
Лиса даже задохнулась, хотела выпалить что-то возмущенное… и захохотала. Всю обиду, все потрясение от только что испытанного — все смела эта лавина. Она опять не владела собой — смех владел ею. А Дон прижимал к себе содрогающееся от хохота тело и чувствовал себя счастливейшим вампиром в Мире. У него получилось! Горечь ушла, растворилась, он валялся в стоге сена на солнечной опушке соснового леса и грыз яблоки. Только на самом краю проскальзывала слабая нотка полыни и холодок мяты, но это пройдет, это уже не страшно. Он постарается сделать так, чтобы это прошло. Спасибо, Лья!
Из бани они ушли только под утро, когда та уже совсем выстыла, и Лиса начала мерзнуть. А кто виноват? Кто, отхохотавшись, объявил, что — нет уж, девочкой она из бани не выйдет? Вот и… Ну и…
Следующим вечером они тихо сбежали в ближайший городок и отдали по капле крови на печать Утверждения. Свою печать Лиса для такого случая сняла — слишком много вопросов вызвала бы процедура замужества Видящей, случай-то невиданный! Свадьбу решили забабахать потом, когда тревогу отменят. Тогда и устроят ребятам «суприз». А пока не до того. Пока можно вдвоем посидеть у окна маленького кафе с видом на озеро, и поесть мороженого. Лиса задумчиво прислушивалась к себе, сравнивая мироощущение до Утверждения и после. Разница была, и существенная. Все сомнения и неуверенность теперь казались нелепыми, даже смешными, а сделанное — единственно правильным. Есть все — а есть они с Доном, и можно вот так закутаться в теплый мех, пусть и существующий только в ее представлении, и забыть обо всем остальном Мире.
— Вот, это тебе. Не хочешь — не носи, просто так положено, — Дон открыл перед ней коробочку с обручальным браслетом, два свитых стеблями колоса. — А вот это по деньгам не стоит ничего, но очень дорого мне, как память. Пожалуй, ничего дороже у меня и не было. А теперь есть еще и ты. Вот и пусть будет у тебя. Почему-то мне это кажется правильным, — он надел Лисе на шею шнурок с браслетом Лаймона в замшевом мешочке. Лиса не поняла, но согласилась. Ей не трудно, а ему приятно. Пусть. Всеобъемлющий покой царил в ее душе, думать не хотелось совершенно.
Из теплого и солнечного южного вечера шагнули они в промозглую северную сырость и, не заходя в комнату, устроились на ступеньках заднего крыльца. Здесь, пока их не было, опять пошел дождь, мелкий, серый, надоедливый. Дон заботливо укутал Лису плащом. Согреть в своих объятиях он ее не мог при всем желании, скорее заморозить.
— Что-то ты у меня совсем скуксилась! Чем тебя развеселить?
— Не-ет, ну что ты! — покосилась на него Лиса. — Просто… Просто дождь, — пожала она плечами. — Я не люблю такой дождь. Я люблю, чтобы — налетело, прогремело — и солнце, и лужи блестят, и радуга такая! — она даже руки развела, вот какая радуга.
— Ну, солнце — это я не могу. А вот, дай-ка руки… — он, обняв ее со спины, сложил ее ладони вместе, спрятал в своих, потом медленно развел. Семь чистейших сияющих цветов сверкали и искрились на
