одежду по дороге в Китай. Помню, какое тягостное впечатление на меня тогда произвели и сами эти чемоданы — их количество, и то бездушное хамское отношение к погибшим людям и их родным, которые символизировал их грабеж. Впрочем, прошли десятилетия, и, пожалуй, основной принцип боевых действий Красной Армии: «Погиб Максим, ну и хрен с ним», — нисколько не изменился. Уже в восьмидесятые годы высокопоставленные офицеры службы тыла Советской Армии переправляли из Афганистана ковры в гробах, предназначенных для восемнадцатилетних солдат, сложивших головы в этой войне.
Зная все это, я оставил у дверей, где было сложено наше имущество, в том числе и чемодан Ивана Карповича Розинки, который мы везли домой, совсем не считая гарантией сохранности ключ от комнаты, опущенный в карман заведующего дачей, имевшего благообразно-плутовскую физиономию, Васю Ремнева, чекистские способности которого уже тогда проявлялись достаточно ярко. Вася сделал стойку, выражающую полную готовность, если потребуется, лечь костьми за наши чемоданы, и я отправился в сторону трамвая.
Подъехал дребезжащий трамвай и мы поехали писать нудные бумаги, которые уж не знаю, прочитали ли скучные люди с серыми лицами. Словом, мы были дома.
Страница пятая
Перед грозой
Как известно, от Москвы до Киева ночь езды поездом. Все это время я провел в малярийном бреду. На втором этаже киевского вокзала я прилег на деревянной кушетке, окруженной нашей многочисленной эскадрильской ручной кладью. В середине апреля 1940 года в Киеве выпал снег и дул холодный ветер. Наши жены, которые добирались из Василькова до Киева на открытой полуторке, порядком промерзли. Когда надо мной склонилась Вера, то мне сначала трудно было определить, во сне это или наяву — температура была 40 градусов. Меня, как больного, посадили в кабину полуторки и примерно через час мы были в Василькове. Шестилетняя дочь Жанна меня не узнала и запряталась за дверь. Да и не мудрено: я приехал из Китая в гражданской одежде, худой и желтый. Отказавшись от доброго куска приготовленного женой окорока, я принял таблетку хины, которую запил двумя рюмками водки. И народное средство подействовало безотказно: во сне я сильно пропотел и проснулся, почти здоровым, хотя и ослабевшим. Когда я открыл глаза, то мою душу сразу обрадовала сцена просмотра женой привезенных чемоданов. Она осталась довольна накупленным в Китае, а мне самому, не раз мечтавшему об этом, было приятно наблюдать, как Вера распоряжается «сарпинкой» — так называли барахлишко в Китае. Чемоданы были большие, коричневой кожи с блестящими замками и застежками. Я стал очень быстро забывать Китай, и порой мне казалось, все это было просто сном — если бы не экзотические вещи, привезенные оттуда.
А в Европе дела шли к войне. Гитлер разгромил Францию и активно подбрасывал войска к нашим границам. Остановлюсь здесь на одном, до сих пор спорном вопросе: было ли внезапным нападение фашистов на нашу страну? Скажу категорически: нет, не было. Приближение войны, мы, военные, ощущали даже кожей. Да и логика событий показывала, что Гитлер на достигнутом не остановится. Следует сказать, что если рассматривать психологический поединок двух личностей — Гитлера и Сталина — происходивший перед войной, то немецкий диктатор имел в нем явные преимущества. Война в значительной степени была делом ему знакомым. Еще ефрейтором на Западном Фронте ему приходилось долгими часами лежать в окопе под разрывами тяжелых французских и английских снарядов — «чемоданов», ходить в атаки и обороняться. В юности все это оставляет неизгладимые впечатления и дает неоценимый опыт. А наш грузин специализировался в основном по экспроприациям и пребыванию в тюрьмах. Свой жизненный опыт он блестяще воплотил в огромной стране, поставив на поток ограбление народа, понастроив тюрем и лагерей. А вот воевать был не мастер — не имел об этом ни малейшего представления. Хотя и была картина, где он, стоя на санях в теплой шапке, приветствовал проходящую конницу где-то под Царицыным, славу обороны которого себе полностью присвоил. Уж не знаю, приветствовал ли он там конницу, но, сидя в теплых штабах, постоянно вызывал к себе с передовой командиров и комиссаров, многих из которых после непродолжительной беседы сразу ставили к стенке. Военные таланты вождя и теоретика получили свое «блестящее» продолжение в финскую кампанию, когда огромная держава несколько месяцев, неся огромные потери, не могла справиться со своей бывшей губернией. И этот совершенно безграмотный в военном деле человек, из страха потерять власть, расстрелял всех военных специалистов и замкнул на себе, практически парализовав руководство самой большой в мире армии, где и танков и самолетов, пусть и не самого лучшего качества, но было в достатке. Да вот только не успели они пойти в бой из-за вируса паралича, который напустил на нашу армию злобный кремлевский карлик.
Однако, ближе к личной судьбе. После возвращения из правительственной командировки наша эскадрилья была фактически расформирована. В свой родной сорок третий истребительно-авиационный полк возвратились только некоторые летчики и техники. В частности М. С. Бубнов, Константин Берая, Василий Никитович Ремнев, Александр Михайлов и ваш покорный слуга. Остальные получили переводы в другие авиационные части Киевского Особого Военного Округа. Очевидно, это делалось для более широкого распространения боевого опыта. Я был назначен военным комиссаром третьей эскадрильи, которой командовал капитан Луконин, тоже недавно вернувшийся из правительственной командировки в Испании. Комиссарская доля нелегка. Уж не знаю, благодаря какому принципу кадрового отбора, очевидно, в силу удобности и похожести на вышестоящих, на командных постах Красной Армии постоянно оказывались хронические алкаши, положившие так много людей, особенно в первые годы войны. Единственным достоинством Луконина была способность перед обедом, в один присест, выпить стакан водки. Не стану говорить, как это влияло на окружающих. Летчики в открытую посмеивались над командиром-пьянчугой. Впрочем, поначалу казалось, что он прислушивается к моим товарищеским советам и комиссарским нравоучениям. Так было до августа 1940 года, когда в очередной раз был нарушен баланс между кастой жрецов и военачальников — в пользу последних. Был упразднен институт военных комиссаров, которых заменили замполиты. Таким образом я стал заместителем довольно гнусной личности, совершенно безвольной, слабохарактерной, не обладающей никаким авторитетом среди личного состава, лишенной всяческих организаторских способностей, вдобавок во всему алкоголика. Введение в Красной Армии единоначалия Луконин отметил появлением перед строем в состоянии едва ворочая языком.
Стоило мне попытаться его урезонить, как Луконин объявлял, что я мешаю ему командовать. Пришлось обратиться за помощью к замполиту полка Щербакову и командиру полковнику Якову Власовичу Шипитову, которые и сами были не дураки выпить в компании того же Луконина. Братство алкашей — великое братство. Честно говоря, не хотелось с ними связываться, но уж больно много насмотрелся я случаев, когда командующий алкаш сдуру гробит людей. Мою сторону в конфликте занял секретарь партийного бюро полка, как и я, малопьющий Авдалов — армянин по национальности. На очередном партийном собрании полка мы с Авдаловым проанализировали, согласно повестке дня, состояние дисциплины в полку и меры по ее улучшению. А моральное разложение уже достигало предела. На полевом аэродроме в Брусилове, Луконин так напивался с вечера, что с утра не выходил на полеты, целый день отдыхая в палатке. Мне уже приходилось упоминать, что один из его младших собутыльников, после бурно проведенного вечера, выполняя фигуру воздушного пилотажа — иммельман, попал в плоский штопор, и, не сумев из него выйти, врезался в землю.
Факты были вопиющими, но наши «принципиальные» коммунисты, как обычно, смотрели в рот начальству, а начальство сделало вид, что не слышало наших с секретарем партийного бюро выступлений. Более того, такие «выступальщики» очень уверенно рыли яму под свою служебную карьеру. В Красной Армии, да и в государственном и партийном аппарате, обязательным условием успешного служебного роста все более становилось желание и умение пить водку. И потому дисциплина падала на глазах. Многие летчики толком не умели летать, зато уже научились куролесить на наших «Чайках» — самолетах «И-153», снова бипланах, последних бипланах в советской истребительной авиации, по сути «Чижиках», на которых мы воевали в Китае, только с вогнутой верхней плоскостью и убирающимися шасси. Правда, было и принципиальное изменение: под нижней плоскостью приспособили четыре рейки для пуска реактивных снарядов, которые нам и близко не показывали по причине совершенной секретности. Особенно любил куролесить на этом самолете, летая над самой земле, младший лейтенант Влас Куприянчик. Все эти
