Васильков, чтобы освободить место для новейших — «ЛАГ-3», которые в первые же дни войны были сожжены немцами на земле, а нам пришлось воевать на старой рухляди. Вместе с новейшей техникой пропали и огромные склады обмундирования, продовольствия и боеприпасов, подтянутые к самой границе по приказу тупоголовых стратегов, представлявших себе войну по агитационным фильмам о «первом сокрушительном ударе». Пропаганда имеет коварное свойство: она воздействует на умы не только объектов, но и источников.
В Черновцах выпал глубокий снег, снегоочистительной техники на аэродроме не было, гуцулы вывозили снег с аэродрома санями. Я с десятком летчиков томился, проводя время в гостинице под многообещающим названием «Черный ворон». Нас, казалось бы, победителей и освободителей, здесь особенно не привечали. Оказалось, что местное население в самом ближайшем времени ждет в гости немцев. Уборщица-украинка, мывшая пол в коридоре, без обиняков объяснила, отвечая на мой вопрос, заданный не без приятного ощущения ожидания восторга: как живется при советской власти, что живется плохо. Раньше на свой заработок она кормила всю семью, а сейчас сама голодует. Официант в ресторане, куда я заглядывал в первые дни, пока были деньги, принес мне грамм 50 водки с сургучом от горлышка бутылки на дне рюмки, я, предвкушавший стопку перед добрым куском индюшки, возмутился такой небрежностью. Официант даже не стал особенно извиняться. Впрочем, деньги скоро закончились, и мы принялись бомбардировать родную часть, где о нас, казалось, забыли, требованиями о высылке денежного довольствия — нечего было есть. Голодные, мы болтались по красивейшему, старинному городу, а вывозка снега с аэродрома продолжалась теми же темпами. В конце концов нам приказали возвращаться в Васильков без самолетов — погода не обещала хороших перспектив: то туман, то снег.
Перед самым отъездом из Черновцов в читальном зале гостиницы мы разговорились с еврейкой — девушкой лет 18, очевидно из культурной семьи, модно и красиво одетой, с эффектной прической. В самом начале нашего разговора она начала приводить такие тактико-технические данные наших самолетов в сравнении с германскими, что мы рты разинули. Девушка весьма аргументированно доказывала, что нам будет очень трудно воевать на наших деревянных самолетах, и немцы быстро займут Украину. Она с родителями готова отступать вместе с Красной Армией, иначе гитлеровцы повесят их, как евреев.
К сожалению, сбылись почти все ее пророчества. События развивались даже быстрее, и, скорее всего, наша знакомая оказалась в черновицком гетто.
Но тогда, в старинном городе, безлюдные улицы которого были завалены глубоким снегом и продувались холодными ветрами, мы, представители армии, которая, как нас уверяли, сильнее всех от «тайги до британских морей», спорили и горячились, доказывая, что нас голой рукой не возьмешь. А юная библиотекарша рассказала нам о том самом городе Мелец на Висле, который я увижу через четыре года — к нападению на СССР там готовятся сотни тысяч германских солдат. Эта беседа запомнилась всем нам надолго. Любопытно, что обо всем этом прекрасно знала восемнадцатилетняя черновицкая девушка- еврейка, а вроде бы не знали разведки и дипломаты огромного государства. Как же здесь говорить о внезапности? Всю зиму и весну 1941-го года в штаб нашего полка постоянно поступали секретные документы для ориентировки, из которых следовало, что Германия готовится к войне. Напряженнейшим образом готовится и тыл немецкой армии. В то же время наши железнодорожные эшелоны с нефтью и зерном каждый день направлялись в Германию. Гитлер явно выигрывал психологическую схватку со Сталиным. До смерти запугав нашего «отца народов», он заставил его еще и помогать подготовке к нападению на СССР. Так хулиган клянется другому в дружбе и уважении перед нанесением удара. Благодаря «гибкой» сталинской дипломатии, мы остались практически один на один со страшным врагом.
Немного расскажу о своих семейных делах. 10 апреля 1941 года в нашей семье родился сын Шурик: черноволосый, черноглазый мальчик, пошедший в жену и бабушку Феклу. Конечно, я очень радовался этому. Должен сказать, что Вера была настолько ярко выраженной брюнеткой, что в Ахтарях, когда в 20-е годы определяли национальный состав населения, и почти все назвались русскими, ее по ошибке записали гречанкой. Помогать нянчить внука из Ахтарей приехала теща — Антонина Петровна. Перед войной мы зажили неплохо и материально: у меня выросло жалованье, двухкомнатная коммунальная квартира по тем временам была роскошью, я привез из Китая много красивых и редких вещей. Вера за время моего отсутствия, полностью получая мое жалованье, отложила десять тысяч рублей. Для сравнения: прекрасное подворье моего дядьки Григория Сафьяна было продано за три с половиной тысячи. Так что мы стали довольно состоятельными людьми. Рубль в то время имел значительный вес. Надо сказать, что при всех зверствах сталинская команда крепко усвоила, что товаров должно быть больше, чем денег, и эмиссию, наркотик для народа, в таких масштабах, как сейчас, не допускала. В стране налаживалось продовольственное снабжение — несколько урожайных лет подряд позволили создать некоторые запасы, которые составляли шесть процентов валового продукта.
Должен отметить, что перед самой войной, по рассказам моей жены, произошел странный случай. Вера купила стеклянную вазочку. И вдруг она, сама собой, по непонятной причине, развалилась на мелкие части. Конечно, это могло быть следствием не снятого стеклодувами внутреннего напряжения в стекле, но теща сразу сказала, что это знак к большим несчастьям. Так и получилось.
19 июня 1941 года командир нашей третьей эскадрильи старший лейтенант Вася Шишкин уехал в командировку в Черновцы за самолетом «ЛАГ-3», который передавался в нашу эскадрилью для обучения на новую технику. Это был длинный самолет с мотором водяного охлаждения, вооруженный двадцатитрехмиллиметровой пушкой — «Швак» и крупнокалиберным пулеметом, стрелявшим через винт. Случалось, что при стрельбе из такого пулемета пули простреливали лопасти пропеллера. Для этого было достаточно, чтобы порох в патроне был на одну сотую процента более влажным, чем требовалось, и вспыхивал с микроскопическим опозданием. «ЛАГ-3» имел скорость до 450 километров в час. Гораздо более современная машина, чем наши, И-153. На «ЛАГах» уже можно было преследовать немецкие бомбардировщики. Его пулемет стрелял в три раза дальше, чем наш ПВ-1, да и пушка есть пушка. Тем более жаль, что эти машины немцы сожгли на земле на приграничных аэродромах в первые же часы войны, а прикрывать Киев нам пришлось, воюя на старье. Добавлю, что наши идиоты, усердно выполняя указания из Москвы, поставили на тесных приграничных аэродромах новую технику, буквально крыло в крыло, сделав ее идеальной мишенью.
Итак, Вася Шишкин улетел в Черновцы, а я остался за командира эскадрильи. Как известно, 21 июня 1941 года была суббота. Летчики и техники нашей эскадрильи, базировавшейся на полевом аэродроме Вильшанка, стали готовиться к отъезду на побывку к семьям в Васильков, куда мы ездили поэскадрильно. Наступила очередь нашей, третьей эскадрильи.
Должен сказать, что нервное напряжение достигло предела. В воздухе явно пахло грозой. Да и поведение командования на нее указывало, чего стоила только стрельба для проверки боевых пулеметов по колхозным полям, где были люди. В штабе без конца позванивал телефон, нарочные привозили запечатанные конверты. И когда я явился за разрешением на выезд в Васильков к командиру 43-го истребительного авиационного полка полковнику Шипитову, то он категорически отказал: «Сегодня никто к семьям не поедет». Я вышел из палатки командира и объявил об этом решении личному составу эскадрильи. Сначала поднялся шум, и раздавались жалобы: «Все эскадрильи ездят, а нам почему нельзя!» Летчики с ворчанием разошлись по своим палаткам. Обсуждение этого неприятного запрета активно продолжалось и в палатках, что, конечно, давило на психику командира, которому эти разговоры были прекрасно слышны. Командир полка принялся активно переговариваться по телефону с командиром дивизии полковником Зеленцовым. Потом он вызвал меня и разрешил нашей эскадрилье выехать в Васильков — за 18 километров. Наша эскадрилья погрузилась на две трехтонки со скамеечками и мы покатили в Васильков. Была исключительно хорошая погода. Недавние дожди освежили воздух — на небе ни облачка. Поля покрылись золотистыми колосьями пшеницы, созревал великолепный урожай. Казалось, мы ехали по райским местам.
Окна нашей спальни выходили на восток. Часа в четыре ночи я проснулся и долго смотрел на рассвет, поднимавшийся над землей, который дробился на земле в миллиардах капель утренней росы, покрывающей роскошную зелень. Едва снова лег, как землю и воздух сотрясли три длинных протяжных гула-стона, от которых почва закачалась. Все в военном городке проснулись. Вера испуганно спросила меня: «Что это, война!» Я ответил, что, возможно, взорвалось что-нибудь в Киеве. Но сам был почти уверен, что это гул бомбардировки, знакомой мне по Китаю. Именно так опустошает свои бомбовые отсеки
