боя с танками, вели огонь, подбив одиннадцать машин, прежде, чем все же прорвавшиеся немцы не проутюжили расположение наших зенитных батарей гусеницами. Тогда об этом подвиге зенитчиц много писали, а сейчас как-то забыли. Не знаю, стоит ли там памятник этим погибшим девушкам.
Настроение в войсках было неважным. Уверенность в том, что нам удастся остановить разогнавшийся по степи немецкий бронированный каток, была мало у кого. Особенно не пугаясь противника в воздухе, чувствовалось, что и к немцам поступает тоже много молодых пилотов, которых мне было чему поучить, я, например, очень опасался попасть в плен на земле, во время стремительных немецких прорывов.
Итак, наша полуторка неслась по улицам Сталинграда — города почти полностью деревянного, построенного из леса, сплавляемого по Волге. Жить в деревянном доме тепло и приятно, но какое это прекрасное топливо для грандиозного пожара. Штаб восьмой воздушной армии и политотдел размещались в помещении одной из сталинградских школ. Я прошел по коридорам, заставленным партами, и оказался перед ясными очами своего патрона, начальника политотдела армии Николая Михайловича Щербины. Он оживленно сообщил мне, что я назначен комиссаром, вдребезги разбитого и в данный момент «безлошадного», второго истребительного авиационного полка, который находится сейчас на левом берегу Волги, куда перебрался на лодках дня два назад, и искать мне его нужно на участке шириной примерно в пятьдесят километров: от средней Ахтубы до Погромного. Получив все необходимые документы, я задумался, что делать дальше. Честно говоря, мне не очень хотелось задерживаться в Сталинграде, в который, судя по тому, что я видел, вот-вот могли ворваться немцы, и я рад был бы переправиться через Волгу сразу же. Однако, Щербина приказал мне пообедать в столовой штаба армии и подождать командующего, который должен был прибыть к вечеру: нужно познакомиться и выслушать указания Хрюкина — почти весь командный состав в полку погиб и похоже, что на первых порах мне придется также помогать и командовать. Да и Хрюкину, летчику, видимо было интересно побеседовать с летчиком, только что вышедшим из боев. С тоской вспоминая летную норму, я похлебал жидкого перлового супца в столовой штаба армии и вышел на улицу подышать воздухом. Мои раздумья были не из веселых: согласно расчетам получалось, что в ночь с 22-го на 23-е августа 1942 года немецкие танки, оказавшиеся под Сталинградом, прошли по степи девяносто километров: от Дона до Волги. А если дело пойдет и дальше такими темпами…
За невеселыми раздумьями наступил вечер. Хрюкина все не было, огромное, багрово — красное волжское солнце уже почти касалось земли своим диском. Честно говоря, я уже подумал, что приключения этого дня идут к концу и мне, подобно трем пилотам «Хенкеля-111», подбитого днем нашими зенитчиками и выпрыгнувшими над немецкими позициями в районе Гумрака, удалось спастись. Да не тут-то было. Над Сталинградом разнесся хриплый, завывающий, рвущий душу сигнал сирен воздушной тревоги. И сразу же над городом появились десятка полтора истребителей «дивизии» ПВО, под командованием полковника Ивана Ивановича Красноюрченко, моего старого знакомца еще по Василькову. Золотая Геройская Звезда, полученная им еще в Монголии, которую Иван Иванович буквально выскандалил, демонстрируя жестяные пластинки с маркировкой, снятые с двигателей валяющихся на земле сбитых японских истребителей, заявляя, что именно его неотразимые пулеметы повергли на землю противника, помогала Ивану Ивановичу всю войну быть на втором плане боевых действий, умело разделяя славу и создавая впечатление, но не рискуя головой. Тоже своего рода искусство. На этот раз от «дивизии» Красноюрченко трудно было ожидать чего-нибудь путного по той причине, что парад его дивизии ПВО Сталинграда в воздухе очень напоминал смотр образцов давно списанной советской авиационной техники. Удивительно, как весь этот музейный хлам, на котором летчики гробились, даже когда он был новый, мог держаться в воздухе. Если на фронт все-таки стремились давать «Яки», «Лаги», «Миги» последних выпусков, то среди жужжащего в небе хлама «дивизии» Красноюрченко, я заметил даже «грозу пилотов» «И-5» 1933-го года выпуска. Были там «И-153», «И-15», «И-16» и устаревшие английские истребители «Харрикейн», которые нам сплавляли союзники. Да и тактически действия истребителей ПВО напоминали какую-то клоунаду в цирке шапито. Они тарахтели над центром города, поднявшись тысячи на четыре метров и летали парами, в то время, как грозный, сомкнутый строй немецких бомбардировщиков «Ю-88» и «Хенкель-111», под прикрытием истребителей «МЕ-109», не обращая внимания на всю эту клоунаду, спокойно проследовал на юг Сталинграда в Бекетовку, где размещалась главная городская электростанция. По ней немцы и ухнули свой бомбовой груз. Земля закачалась, видимо, легли тонные бомбы, свет по всему городу погас, а над южной окраиной стали подниматься густые черные клубы дыма от грандиозного пожара — видимо, горели запасы мазута на электростанции. Бомбардировщики противника перестроились и принялись спокойно уходить от цели. Истребители к ним даже не приблизились, продолжая воздушную клоунаду, а очевидно неопытные зенитчики стреляли крайне неудачно. Горячие осколки, сыпавшиеся на крыши домов, явно грозили убить больше своих, чем немцев. Прячась от них, я снова вошел в здание школы, где побледневший Щербина предложил мне пешком идти в сторону Волги на переправу — командующего сегодня уже не дождаться.
Однако это было легче сказать, чем сделать. Когда я, взвалив на спину свой вещевой мешок с летной аммуницией — комбинезон, унты, шлем и прочее, двинулся в сторону переправ, то немцы, выстроившись по три девятки, продолжали налет на город со всех сторон. С интервалом минуты в полторы — две группы бомбардировщиков по 27 самолетов каждая, наносили удары по знаменитым Сталинградским заводам, которые строили, вырывая кусок хлеба изо рта умирающих от голода крестьян… Вскоре огромные пожары поднялись над Тракторным заводом, заводом «Баррикады», «Красный Октябрь». Но самым страшным было то, что у немцев, которые совершили в те сутки более двух тысяч самолето-вылетов с удобно расположенных возле Сталинграда аэродромов Миллерово, Котельниково, Жутово и других, явно хватало бомб и для уничтожения города. Примерно через полчаса они подожгли огромные емкости с нефтью на берегу Волги и, прекрасно осветив город этими колоссальными факелами, принялись класть по жилым кварталам бомбовые ковры из осколочных и зажигательных бомб. Город мгновенно превратился в сплошной огромный костер. Это был знаменитый «звездный» налет немецкой авиации на Сталинград 23-го августа 1942 года, в адском огне которого, я, свежеиспеченный комиссар авиационного полка, пробирался к волжским переправам через горящие кварталы города.
Ужасней картины мне не приходилось видеть за всю войну. Немцы заходили со всех сторон, сначала группами, а потом уже и одиночными самолетами. Среди ревущего огня в городе появился какой-то стон и будто бы подземный гул. Истерически рыдали и кричали тысячи людей, рушились дома, рвались бомбы. Среди ревущего пламени дико выли коты и собаки, крысы, выбравшись из своих укрытий, метались по улицам, голуби, поднявшись тучами, хлопая крыльями, встревоженно крутились над горящим городом. Все это очень напоминало «Страшный Суд», как рассказывала нам о нем прабабушка Татьяна. А, возможно, это были проделки дьявола, воплотившегося в образ плюгавого, рябого грузина с округлым задом лавочника — стоило только появиться чему-либо, связанному с его придуманным именем, как сразу же гибли миллионы людей, все рушилось, горело и взрывалось. Город дрожал, как будто оказался в жерле извергающегося вулкана. Думаю, что мой отец Пантелей, сражавшийся здесь же в Гражданскую войну, и представить себе не мог картину, которую пришлось увидеть мне, его сыну.
Нужно отдать должное героизму мужиков — волгарей. В этом гигантском костре они не растерялись и действовали как русские мужики на пожаре, энергично, смело и ухватисто: вытаскивали из горящих домов людей и кое-какой скарб, пытались тушить пожары. Хуже всего приходилось женщинам. Буквально обезумев, растрепанные, с живыми и убитыми детьми на руках, дико крича, они метались по городу в поисках убежища, родных и близких. Женский крик производил не менее тяжкое впечатление и вселял не меньше ужаса даже в самые сильные сердца, чем бушующий огонь.
Через все это пробирался я, навьюченный большим вещевым мешком — на сложенном обмундировании лежала политическая литература и тезисы политзанятий, неизменное оружие комиссаров и политработников Красной Армии, к которым я относился весьма бережно, примерно, как мой дед к Библии. Так было — не буду врать.
Дело шло к полночи. Я пытался пройти к Волге по одной улице, но уперся в стену огня. Поискал другое направление движения, но результат был тем же. Пробираясь между горящими домами, в окнах второго этажа горящего дома я увидел женщину с двумя детьми. Первый этаж был уже охвачен пламенем, и они оказались в огненной ловушке. Женщина кричала, прося спасения. Я остановился возле этого дома и закричал плачущей женщине, чтобы она бросала мне на руки грудного ребенка. После некоторого раздумья,
