— Вставай! — позвал Леон и пригнулся, когда в окно влетела добрая половина кирпича. На улице раздавались голоса. Люди выкрикивали что-то о бомжах, морально готовились к драке, нагнетали обстановку. — Они идут.
Но они не собирались никуда идти.
Все было гораздо хуже.
С низу доносился звук гвоздей, забиваемых в доски. Голоса изнутри срывались на крик. Сыпались проклятия и угрозы, испуганные возгласы. Леон подошел к окну и увидел, как дородные фигуры подтаскивают к дому широченные доски.
— Сволочи! Они нас запечатать хотят!
Леон предвидел, что однажды сюда наедут судебные приставы, но ему всегда казалось, что их вышвырнут на улицу. Он не раз воображал себе последнюю битву за здание — достославную осаду, воображал, как плечом к плечу с ветеранами парижских баррикад сойдется в рукопашной с наемными головорезами и парнями в синей форме. Борьба за каждый клочок помещения, битва за Сталинград. А теперь его поставили перед выбором — остаться внутри заколоченного здания и ждать, пока землевладелец сочтет достаточным срок заключения, или делать отсюда ноги. Если бы он был один, все было бы по-другому. Но он не хотел, чтобы что-то плохое случилось с Руби.
Леон взял ее за руку, и они устремились к выходу из спальной комнаты, на ходу натягивая одежду. Когда они подбежали к лестнице, Леон внезапно заметил ее бледные длинные ноги в пятне лунного света, и у него перехватило дыхание. Он остановил ее и дал ей возможность спокойно надеть платье. Он даже застегнул молнию на платье, на мгновение задержав пальцы на ее лопатках. Его руки дрожали. Руби ободряюще похлопала его по плечу и улыбнулась.
С нижнего этажа доносились звуки драки и дробовые удары молотков. Многие из окон нижнего этажа были уже заколочены, и узкие полоски света автомобильных фар проникали сквозь щели в древесине. Но входная дверь оставалась наполовину открытой — борьба за нее была в самом разгаре. Леон с Руби помчались в противоположном направлении, к задней части дома, где еще только начали заколачивать дверь на кухню.
Выругавшись, Леон бросился на дверь плечом, деревянная планка отлетела, задев пристава по лицу. Они выскочили в сад и в ночь, запнувшись на ходу о ступеньку. За ними неслись звуки ругани, что-то тяжелое швырнули им вслед, по-видимому молоток, но он просвистел мимо и упал в траву. За ними никто не гнался, но Леон тащил Руби за собой, помогая ей перелезать через заборы. И только когда позади остался добрый десяток садовых участков, они остановились и, обессиленные, растянулись на постриженном газоне рядом с декоративным прудом и статуей с рыбацким багром в руках. В отдалении все еще слышались голоса, удары молотка и звуки борьбы. Леон содрогнулся. Все бы ничего, когда ты молод и один. Но что дальше? Что будет, когда ты кого-то найдешь?
— Прости, — сказал он. — Я не знал, что они придут этой ночью.
— Теперь ты на самом деле бездомный, — отозвалась Руби, и он рассмеялся, и прижался губами к ее губам, и его колени промокли от росы, и Руби тоже смеялась, а он нежно касался пальцами ее сказочно красивого лица, и сходил с ума, и жил для нее, ибо она была всем, о чем он когда-либо мечтал.
До первой электрички оставалось еще несколько часов.
Они взялись за руки и пошли по направлению к Марилебон-роуд[18] . Справа от них, в Риджентс-парк, пели ранние птицы, а небо еще только начинали окрашивать лучи рассвета. Леон собирался проводить ее до двери дома. Таков был план, хотя они и не обсуждали это. Леон собирался лично убедиться в том, что Руби доберется до дома. В тепло и сухость. Целая и невредимая.
О, если бы только у него были деньги на номер в гостинице! Разве не здорово — снять номер, забраться в кровать и не вылезать из нее целый день? Целоваться и обниматься и заниматься любовью, пока не кончатся силы? Разве не здорово было бы иметь немного денег, чисто для разнообразия? Но если у Леона и не было возможности вернуться вместе с ней в постель, то по меньшей мере он мог отвести ее домой.
Но когда они шли мимо Музея мадам Тюссо, рядом с ними остановился «форд кортина», битком набитый ребятами. Леон взглянул на них с отвращением. Типы вроде этих по жизни так и норовили набить ему морду или свернуть шею.
— Милая, тебя подвезти?
— Куда тебе, лапуля? Эктон? Илинг? Гринфорд?
Руби бросила на Леона почти извиняющийся взгляд. Гринфорд, да. Она уезжала в Гринфорд, обратно, в реальную жизнь.
Таких типов он видел довольно часто, с виду они показались ему знакомыми — футболки с короткими рукавами, из-под которых торчали мясистые бицепсы, волосы, все еще остриженные перьями, на манер Рода Стюарта, короткие кожаные куртки, которые, казалось, были им на размер малы. Но с виду они были не особо пьяны. И Леон не мог отрицать, что ей с ними по дороге. Он не мог это отрицать.
— Все в порядке. — Руби дотронулась до его руки. У нее был слегка печальный и очень утомленный голос. — Они со мной ничего не сделают. Просто отвезут меня домой и спросят номер телефона. И я дам им неверный. Ладно, беби?
Леон кивнул, не рискуя говорить что-либо.
Солнце появилось над сводом Музея мадам Тюссо. После бурь прошедшей ночи ослепительные лучи августовского рассвета шокировали, напоминая о том, что лето еще не закончилось. Солнечный свет поблескивал в золотых локонах Леона. Руби прикоснулась к его волосам — явно гордясь делом рук своих, и он не мог не улыбнуться. Впервые в жизни ему казалось, что он выглядит нормально. Может, даже более чем нормально.
— Ну — начал он, — прости за — ты знаешь. За все.
— Да брось, все было здорово.
Руби обладала удивительной теплотой и мягкостью. Она была красивой девушкой и очень сильной, но именно эта ее теплота и мягкость словно приворожили его.
Руби засмеялась, и Леон подумал — ох уж эти красавицы. У них все так просто.
— Это было… чем-то новым для меня — произнесла она.
Парни терпеливо ждали ее в машине.
— Да, было здорово, — сказал Леон.
Как выразить то, что эта ночь для него значила? Как он потерял голову, как растворился в любви, и музыке, и сексе. Он был просто не способен облечь все это в слова. Впервые в жизни Леон не мог найти слов.
— И ты, кстати, хорошо танцуешь, — вдруг заметила Руби.
— Да ладно тебе!
— Конечно. Тебе просто нужно — не знаю… — расслабиться немного, что ли.
Затем откуда-то издалека донесся шум, и сначала казалось, что приближается еще одна гроза, но звук был гораздо громче — громче звуков музыки в тесноте подвалов, громче самого грома. Этот шум все усиливался, пока наконец не сосредоточился прямо у него над головой, и Леон поднял глаза и увидел новый самолет — самолет, похожий на гигантскую белую птицу, — «Конкорд», который изобрели всего лишь год назад. Тонкий, как ракета, и белоснежный, переливаясь в лучах рассвета, он снижался, готовясь к посадке в западной части города, не так далеко от ее дома. Он был просто прекрасен.
Когда Леон опустил глаза, «форд кортина» уже отъезжал от тротуара, и Руби махала ему рукой через заднее стекло автомобиля. Леон помахал в ответ, вдруг осознав, что ночью, в пылу страсти, шепча безумные слова, — он был абсолютно серьезен. Леон любил ее.
Он по-настоящему любил ее. Его слова были не просто пустой лестью, острой приправой к сексу. Леон любил ее, несмотря на то что почти не знал. Как у него это получалось? Как можно любить кого-то, кого ты даже не знаешь?
Ему было всего лишь двадцать лет, и это было просто.
