— Это чистое золото. Тоже от деда досталось. Если его верхушку немного
переплавить и сделать устойчивой, то, я полагаю, это сойдет за сосуд. Сумеешь?
Доминик, да и Генри, слегка опешили и не знали, что ответить. Они вопросительно
посмотрели на старика, как бы спрашивая, уверен ли он в том, что действительно
готов пожертвовать наследственным кулоном, вещью, которую он хранил всю
жизнь и дорожил ею.
— Бери, бери, — наконец, нарушил молчание Уинстон, хотя в его голосе ребята
уловили небольшую дрожь, означавшую, что ему было очень тяжело расставаться
с кулоном, — золота нам здесь не найти, это бесполезно. Ничего, я уже старый, как-нибудь переживу и без кулона, а жизнь дороже, тем более, вы еще совсем
молодые… жить и жить… да бери же, бери!
Заметив, что на глазах старика уже наворачиваются слезы, Доминик
нерешительно взял кулон и в скором времени исчез из столовой, а Генри
продолжал смотреть на Уинстона, безумно жалея его в душе. Уинстон же
отвернулся от него и сделал вид, что смотрит следующий ящик, а сам в это время
старался как можно незаметнее утереть выступившие слезы.
Через некоторое время появилась Катрин с простым белый платьицем в руках.
Узнав, что все, в принципе, найдено и приготовлено, она снова изменилась в лице
и стала еще более задумчивой. Теперь нужно было как следует обдумать
предстоящее, еще утром это казалось таким далеким и несбыточным, а потому и
не было так страшно, а теперь, когда она понимала, что это важное предстоит уже
совсем скоро и так близко, в ее душу вновь закралась тревога, страх и трепет
перед чем-то неизвестным.
Наконец, пришел Доминик и принес остальные две колбы и переделанный кулон.
Когда он стал его всем показывать, Катрин сначала не поняла, что это, но в этой
вещичке она видела что-то очень знакомое. Она долго всматривалась и, наконец, изумленно воскликнула:
— Так… так это же… кулон…
Она перевела вопросительный взгляд на Уинстона, который внимательно
рассматривал то, что было его кулоном, и проверял его устойчивость. Генри
подошел к сестре и вкратце объяснил, что к чему. Катрин снова посмотрела на
старика, но теперь в ее взгляде были жалость и сочувствие.
— Молодец, Доминик, отличная работа! — похвалил Уинстон спутника.
— Правда, это было довольно сложно… — начал тот свое повествование о том, как ему удалось расплавить металл и добиться нужной формы. — Кстати, солнце
уже давно вышло из зенита. Так что…
— …vexilla regis prodeunt Inferni, — задумчиво довершила его фразу Катрин.
— Что? — переспросил Генри сестру.
— Близятся знамена царя Ада, — перевел Доминик. — Это из Божественной
комедии Данте…Кажется, песнь тридцать четвертая, самая первая строчка…
— Откуда ты это знаешь? — удивился Генри.
— Ну, просто как-то запомнилось, — ответил рассеяно Доминик, пожимая
плечами.
— Что ж, уже скоро, уже совсем скоро, — размышлял Уинстон, причем, его руки
все время что-то теребили. — Все будет хорошо. Я лично полагаю, что теперь нам
нужно отдохнуть. Дождемся, пока солнце приблизится к вершинам гор, и начнем.
Особенно тебе, Катрин, нужно отдыхать. Не волнуйся, все будет хорошо.
И вскоре все разбрелись, кто куда, однако, пообещали быть очень осторожными.
Доминик последовал в лабораторию и обсерваторию, где снова продолжил
рассматривать всяческие книги и записи. Особенно его поражали те листы и книги, на которых стояла дата весьма и весьма давняя. Эти записки из прошлого
вызывали в нем какой-то священный трепет. Ведь только подумать, что когда-то
