очень-очень давно какой-то человек, такой же, как и он сам, писал это, думал, его
разум все время задавался какими-то вопросами, жаждал понять что-либо, а
потом этого человека не стало, сменились поколения, времена и нравы, его
записи покрылись пылью и лежали так на протяжении многих веков, а теперь он, Доминик, держит их в руках, читает и пытается понять мысли человека, жившего
так же, как и он, но когда-то очень-очень давно. Может, это и есть та самая
машина времени, способная соединять настоящее с прошлым, а прошлое с
будущим?
Уинстон и Генри отправились немного поспать, хотя Генри, в отличие от своего
спутника, заснуть так и не удалось. Он лишь молча смотрел на белую полоску
света и все время о чем-то размышлял, особенно о Катрин. Хоть он ей этого и не
говорил и не показывал, но он очень за нее боялся, возможно, даже еще сильнее, чем она сама. Хоть они вечно и ворчали друг на друга, но все же очень любили и
дорожили друг другом. Впрочем, на то они брат и сестра, чтобы постоянно друг на
друга дуться.
А Катрин оставила свое платье в столовой и решила прогуляться по саду.
Несмотря на всю мрачность пейзажа, здесь ей все ж было легче, чем в самом
замке. С каждым разом, особенно после виденного во сне этой ночью, замок все
сильнее и сильнее давил на нее, а в саду все-таки было светло, и сквозь осенние
облака изредка пробивалась голубизна неба, единственно яркий цвет во всем
окружении, да и воздух здесь был намного свежее и чище. А где-то далеко, за
стенами замка сквозь громкое и частое карканье огромных воронов прямо над ее
головой, Катрин удавалось уловить щебетание каких-то птиц. Но ее никак не
покидал один единственный вопрос: было ли то, что она видела сегодня ночью, на
самом деле или нет. Так проходили минуты, а за минутами часы. Солнце
медленно клонилось к горизонту, и чем ближе был решающий час, тем
мучительнее было ожидание. Минуты превращались в часы, а часы в вечность.
Катрин стала ходить все быстрее, а в руках постоянно теребила какую-нибудь
палочку, она чувствовала, как кровь начинает быстрее бежать по жилам, а все
мысли заслоняются волнением и тревогой, отчего думать становится невозможно.
Теперь ей хотелось, чтобы этот томительный момент скорее закончился, и они, наконец, приступили бы к приготовлениям. Она не знала точно, сколько это
продолжалось; от однообразности чувства стали притупляться и постепенно
угасать, как при боли возникает привычка и кажется, что не так уж и больно. Так и
Катрин стала немного привыкать к ощущению тревоги, однако, когда она уже
потеряла счет времени, когда окончательно запуталась в мыслях и ощущениях, сильный порыв ветра, ворвавшийся в сад замка, встревожил мертвые деревья, ветви которых стали поскрипывать, и ранее озадаченные чем-то вороны, с
криками бросились прочь из сада. Это напугало ее, ток пробежал по нервам, а
чувства тревоги и волнения вновь обострились. Ветер продолжал волновать сад, и
чем сильнее он был, тем больше он беспокоил Катрин. Ею завладело какое-то
странное предчувствие, и в этот момент прямо перед собой она увидела, как
воздух стал принимать еле заметную фигуру человека, как будто именно в этом
месте происходило искажение пространства, отчего фигура казалась объемной.
Какое-то время Катрин неподвижно смотрела на это, пытаясь осознать, действительно ли она это видит или странная картина — просто игра
воображения, оптический обман. Это было сказать сложно, ибо фигура была
почти невидна, а иной раз и вовсе пропадала. Но все же Катрин показалось, что
это был пожилой мужчина с грустными и добрыми глазами, а его рот иногда слабо
улыбался, но мимика изменялась как-то неестественно быстро и резко. Тут она
почувствовала какое-то быстро нарастающие чувство волнения, от которого ей
хотелось крикнуть и побежать. Она постаралась сдержать себя, но все ж стала
медленно отступать назад, а потом развернулась и быстрыми шагами
