29 апреля 1974 г.
Говорят, в Москве действует какая-то шайка, которая занимается тем, что поджигает дачи состоятельных товарищей. Денежных товарищей. В Минске то же самое. Начались ограбления. Но какие ограбления! У предсовмина Киселева исчезли золото и хрусталь. Не все золото и не весь хрусталь, разумеется, — какая-то часть. Вора нашли. Кое-что вернули. Остальное пропало. Дело возбуждать постеснялись. Неудобно предавать гласности такие вещи.
Потом обокрали квартиру Пилотовича, бывшего секретаря ЦК КПБ, а ныне посла в Польше. Хранительницей квартиры оставалась теща Пилотовича, Розалия Антоновна. Однажды она куда-то вышла на минутку. А воротилась, ее встретили дюжие молодчики. «Тихо, а то будет худо!» Втолкнули в туалет и приказали помалкивать. А сами тем временем стали «убирать все лишнее», опять же золото и хрусталь, как вещи, не теряющие цены. Взяли, вышли, погрузили на машину и... поминай как звали.
Розалия Антоновна, разумеется, подняла шум, прибежала милиция, начались поиски... Все тщетно!
Наконец самый свежий и самый смешной случай. Днем подъехала машина, из нее вышли, допустим, те же молодчики и очистили квартиру Марцелева, зав. отделом культуры ЦК КПБ. Все забрали. Впрочем, не вообще все, а все или почти все золото и почти весь хрусталь, и опять — никакого шума. Как будто ничего и не было.
21 мая 1974 г.
Макаенок приехал из Польши. В составе делегации был и Владимир Солоухин.
— Настоящая русская душа. Смотрит тебе в глаза — и ты знаешь, что то, что у него на уме, то и на языке. Будет хвалить или хаять — все от души, искренне.
— Между прочим, — продолжал делиться своими впечатлениями от поездки, — я сделал для себя одно открытие. Меня все время упрекают, за язык упрекают, будто бы в языке у меня много русизмов. Люди у меня пьют не из шклянок, а из стаканов, едят не цукерки, а конфеты. Теперь, если бросят упрек, я знаю, что ответить. Я напомню им, что язык-то у нас белорусский!.. Белорусский, обрати внимание, а не белопольский! Посмотрю, что они на это скажут!
О приеме в советском посольстве рассказывает:
— Дворец — ну прямо-таки княжеский! Приезжаем. Вместе с Солоухиным. Сидим десять, двадцать минут. Нет посла, то есть Пилотовича. Солоухин пожимает плечами: «Может, хватит ждать?» — «Погоди, — говорю, — ты увидишь что-то интересное!» Проходит еще двадцать минут. Наконец является. Приглашает в кабинет. Посочувствовал мне (насчет сгоревшей дачи), я посочувствовал ему (насчет ограбленной квартиры)... Потом спрашивает: «Ну, как вас здесь принимают?» А я уже на взводе и про себя думаю: я тебе сейчас выдам по первое число... «Как, — отвечаю, — какой посол, такой и прием!» Пилотович насторожился, но пилюлю проглотил. Кивает помощнику: дескать, чаю... Я говорю: «Только чаю?» Тогда Пилотович снова кивает: «Пусть принесут коньяк!» Я вздыхаю и говорю с укором: «Вы и здесь коньяк с утра пьете!» Пилотович побледнел, потом покраснел, но и эту пилюлю проглотил. Что ему оставалось делать? А когда мы вышли, я сказал Солоухину: «Ничего, пусть не заставляет людей ждать так долго!»
18 июля 1974 г.
Вчера заходит в редакцию Константин Губаревич, драматург. Оказывается, побывал в колхозе «Коминтерн», что на Могилевщине, и написал очерк.
— У вас очерками занимается, кажется, Леонид Леонов. Или Леонович, как он подписывается?
— Нет. Он занимался критикой. А теперь будет заниматься наукой, — говорю.
— Наукой — это хорошо. По сравнению с критикой наука — живое дело...
Кстати, он и пьесы пишет. Одну предложил министерству... Читал...
— Ну и как?
— Драматургия — трудный жанр!
И — пошло-поехало. О том, что драматургия — трудный жанр, что мало хороших пьес... Вот сейчас проводится всесоюзный конкурс молодых драматургов. Двухступенчатый. Сначала в республиках отбирают, потом отобранные вещи отсылают в Москву, на всесоюзный. И что же? Поступило много, а отобрали пока что только две! «Вир» и еще... Вот память проклятая... Склероз...
Меня как будто кто в спину толкнул:
— Не «Площадь Победы» случаем?
— Вот-вот, «Площадь Победы»! Замечательная пьеса! Свежая, оригинальная, глубокая, с умным подтекстом... — и все в таком роде. И — уже после того, как наговорил с три короба всяких похвал:
— А вы откуда эту пьесу знаете?
— Ну, откровенность за откровенность, — говорю. — «Площадь Победы» — это пьеса моей дочери. — И рассказал, кто она такая. А вчера же вечером — звонок:
— Только что кончилось заседание жюри. Могу поздравить... Пьеса прошла первым номером! Больше того, решено, независимо от результатов всесоюзного конкурса, учредить республиканские премии. Этой пьесе присуждена первая премия — шестьсот рублей. Материалы представляются на утверждение министру. Кстати, сколько ей лет?
— Два — шесть, — говорю, давая понять, что разговор идет втайне от домашних.
— О, она далеко пойдет! — слышится в трубке. — Поздравляю!
Спасибо, говорю, а про себя думаю: «Дай-то бог, чтобы и на всесоюзном эта пьеса прошла успешно!» Аленке так нужен первый успех и первая поддержка! Поддержка не на словах — слов она наслышалась от Макаенка, — на деле. Талант у нее есть, замыслов не занимать... Не хватает уверенности в себе. А уверенность может дать как раз успех. Пусть самый скромный.
19 июля 1974 г.
Встал рано. Поработал. Потом сидел в кресле, за машинкой, и вспоминал сорок первый год. Но не
