ничего не имею, хотя и знаю его плоховато. Однако Макаенок отдает предпочтение Матуковскому. Что ж, согласен и на Матуковского, хотя Матуковский и не лучший вариант. Ну, да все это еще на воде вилами писано. Наконец выпал снег. В городе — сырость, слякоть, а у нас на Востоке-2 бело, свежо, как-то весело и приятно.
27 ноября 1976 г.
Завершается подписка. Результаты еще не известны, но уже сейчас ясно, что из-за недостатка бумаги дела идут худо.
Вчера получили слезное письмо. Пишет некая Елена Сергеевна Иванова, уполномоченная по подписке моторного завода города Мелитополя. На этом заводе «Неман» выписало 150 человек. Принесла Елена Сергеевна подписку в
городское агентство, а начальник, некая Анна Карловна Ширяева, ей от ворот поворот: уровень, определенный на этот год, уже превзойден.
«У меня к вам большая просьба, — пишет далее Елена Сергеевна. — Как же мне быть, разве я сейчас могу это все возвратить людям? Да меня растерзают...» Пришлось весь день заниматься этим делом. Звонил директору издательства, звонил Александре Антоновне Антиповой, сочинил и послал срочную телеграмму в Мелитополь — Ширяевой — за подписью Макаенка, потом заказал телефонный разговор с той же Ширяевой и ждал, не выходя из кабинета, битых три часа. Наконец соединили... Анна Карловна, конечно, безмерно рада. Но... вместо 150 просит уже дополнительно 280 экземпляров! Пришлось согласиться и на это. Договорились так: что позволено по инструкции, она заказывает в обычном порядке — через Запорожье и Киев, а заказ на эти 280 экз. посылает непосредственно в Минск, Антиповой. Так сказать, в обход закона.
27 декабря 1976 г.
Вышел Макаенок.
— Хватит, теперь буду читать только рукописи, подготовленные к печати.
Об уходе ни слова. Больше того, у меня сложилось впечатление, что уходить он раздумал.
Перед Новым годом расплатился за дачу. Она обошлась ему в 29 768 р. 28 коп. Человеку, получающему 100 р. в месяц, надо было бы работать 25 лет! Четверть века!
Вчера произошла катастрофа. Возвращаясь из Беловежской пущи, машина, шедшая со скоростью сто километров в час, врезалась в автобус и... вот результат: Сурганов, Беда и милиционер погибли, двое — врач и шофер — находятся при смерти. Поохотились, называется. Кстати, охота была организована для Рауля Кастро. Он хотел ехать в Минск вместе с Сургановым — уже залез в машину, — но его, говорят, силком вытащили и уговорили остаться. И хорошо, что остался. Иначе и ему бы несдобровать.
27 января 1977 г.
Муки с публикацией переписки Твардовского и Исаковского продолжаются. Казалось бы, все ясно. Указания опубликовать полностью исходят из верхов, от самого Зимянина. И здесь — в нашем ЦК — читали с пристрастием: и Петрашкевич из отдела культуры, и Кононов из отдела пропаганды... Ан нет! Дошло до Главлита, до дражайшей Марины Константиновны, и дело опять застопорилось. В мартовском номере вырезали десять (!) журнальных страниц, главным образом, письма Михаила Исаковского. Главлиту (или еще кому, не знаю), видите ли, не нравится, что большой русский поэт в годы войны, живя в Чистополе, нуждался, нуждался в деньгах, в хлебе насущном и т. д. Твардовскому было легче — он находился в действующей армии, получал денежное содержание, которое и пересылал семье, к тому же много писал и издавался. Исаковский же оказался на мели. Отсюда и бесконечные жалобы в письмах к другу. В этом, я убежден, нет ничего порочащего, принижающего наш строй. Когда народу трудно — и поэту трудно. Иначе поэт — не поэт, а медное ботало, которое вешают на шею блудливым коровам. Но Главлиту какое до этого дело. Товарищи из Главлита видят свою задачу в одном: держать и не пущать!.. Во что бы то ни стало держать и не пущать!
21 марта 1977 г.
Звонил Василь Быков. Интересовался судьбой повести Лисицына. Повесть слабая, но печатать будем. Я попутно завел разговор о новой повести самого Быкова. Он сказал, что повести еще нет, и когда будет, сейчас сказать трудно, — у меня сложилось впечатление, что ему просто хочется отдать ее в какой-нибудь московский журнал.
Все рвутся в Москву — Быков, Шамякин, даже Козько. Ну да бог с ними, как-нибудь проживем и без них. Обидно только за Козько. Не успел опериться, а туда же! Мы его «открыли», мы его приветили, проталкивали в Союз писателей, хлопотали насчет квартиры... То, что свою новую повесть Козько отдал в «Дружбу народов», вызвало в редакции отрицательную реакцию. Как писатель он остался таким же, каким был, ни на волосок не вырос, а как человек сразу потерял что-то.
3 апреля 1977 г.
Наконец завершили публикацию переписки Твардовского и Исаковского. Трусость местного начальства (в первую очередь Кузьмина) привела к тому, что все урезали, сократили, скомкали. В сущности, мы повторили то, что дала
«Дружба народов», вот и все. Будущие историки литературы вынуждены будут обращаться в архив, куда, надо полагать, М. И. передаст оригиналы писем. Нам же остается только вздохнуть с облегчением. Каждый из трех номеров, где публиковались письма, пришлось переверстывать. В результате эти номера получились не такими, какими нам хотелось их видеть, — в них поневоле попали случайные материалы. Да и перед Твардовскими (особенно перед М. И.) неловко. Мария Илларионовна справедливо хотела видеть всю переписку как нечто целое и законченное. Увы, это скромное желание осуществить оказалось невозможно.
14 апреля 1977 г.
Интервью Андрея «Смеяться, право, не грешно» в «Вечернем Минске» за 12 апреля.
«— А кроме него (театра. — Г. П.) есть еще увлечения?
— В первую очередь есть серьезное дело, требущее внимания и времени. Обязанности депутата Верховного Совета республики, обогащающие постоянными встречами с людьми, и редактирование журнала «Неман». Но бывают и
свободные часы, когда с удовольствием предаюсь рыбалке, рисую, брожу по лесу или занимаюсь резьбой по дереву».
