Бронислав Спринчан рассказывает, что, выступая перед пропагандистами Белорусского военного округа, Иван Шамякин хвалил журнал «Неман». И начал похвалы следующими словами:
— Когда в журнал пришел Макаенок, тираж его стал расти и сейчас достиг ста пятидесяти тысяч экземпляров...
5 ноября 1977 г.
Макаенку присвоено звание народного писателя республики. Доволен.
Поздравления принимает с лицом, цветущим от счастья. Вчера, когда мы устроили в редакции маленькое застолье по случаю 60-летия Октября, он внес и свою скромную лепту, поставил бутылку коньяка и бутылку шампанского.
А вечером звонил Брыль, только что вернувшийся из Сочи, где лечился и работал. Против маленького предисловия, которое я написал к его заметкам, ничего не имеет. «В конце концов, это дело редакции!» Но по тону я почувствовал, что оно, это предисловие, ему понравилось. Не возражает он и против фотографии, на которой мы остановили свой выбор.
Одно его смущает: в заметках есть место, где он называет повесть Змитрока Бядули «Соловей», ставшую хрестоматийной, слабой в литературном отношении. Не обидится ли Бядулиха, то есть женка Змитрока Бядули? У него, у Брыля, уже был случай... Он делал доклад о Льве Толстом и, касаясь белорусской литературы, не упомянул Бядулю. И Бядулиха обиделась: «Не ожидала я от вас, Иван Антонович! Не ожидала!» Нечто подобное может произойти и на этот раз.
Я сказал, что волков бояться — в лес не ходить. Да и выступаете вы не как критик, выносящий приговор, а как писатель, высказывающий свое личное мнение. «Так и в предисловии же об этом говорится, то есть о том, что заметки субъективны!» — подхватил Брыль. Решили ничего не убирать и не менять — оставить до корректуры, — там видно будет,
27 ноября 1977 г.
Звонил Виктор Козько. В издательстве «Мастацкая лiтаратура» дали резко отрицательную рецензию на его новую повесть. Автор рецензии, некто Шупенька, пишет следующее: «Неманская школа нашей прозы с ее раскованной манерой повествования не дает возможности раскрыться во всю силу и некоторым по- настоящему талантливым людям...» К числу последних — талантливых — причислен, разумеется, и Козько. Вот тебе раз и два — скованность, зажатость дает, а раскованность не дает... Ничего себе логика!
9 декабря 1977 г.
Пришла Светлана Евсеева, радостная, сияющая, почти счастливая, какой я никогда ее не видел.
— Двадцать четыре дня сидела в Королищевичах и написала поэму. О любви, но не только о любви. Представьте себе, пустыня... Впрочем, этого не передашь, это надо прочитать. Через неделю я принесу ее Татьяне Семеновне (машинистке), а когда она перепечатает, дам прочитать вам. В Королищевичах читал Велюгин, он, кстати, талантливый поэт, и ему поэма очень понравилась. Он даже сказал, что ее надо печатать не здесь, а в «Новом мире»... Но я хочу, чтобы вы прочитали. И сказали мне всю правду, как поэма, по-вашему, получилась или не получилась. Я сказал, что прочитаю с удовольствием. Светлана заговорила о пользе чтения рукописей друг друга. По ее словам, когда она жила в Москве, то часто давала читать свои стихи другим поэтам, и их не только похвалы, но и критика ее как-то воодушевляли, толкали писать. А здесь она одинока, оторвана, и часто бывает, что ей просто-напросто не пишется.
13 декабря 1977 г.
Вот новость — Макаенок наконец и взаправду уходит! Аксенов, секретарь ЦК КПБ, уже подписал соответствующее решение. Главным редактором «Немана» назначен Анатолий Кудравец...
4 января 1978 г.
Состоялась передача власти. От ЦК присутствовал Петрашкевич, от Союза писателей — Шамякин. Петрашкевич произнес краткую речь, полагая, что на этом все и кончится. Но тут встал я.
— Нам приятно, что ЦК дал высокую оценку деятельности Макаенка на посту главного редактора. Со своей стороны, мне хотелось бы сказать несколько слов от имени неманцев...
Упор я делал на человеческие и партийные качества Макаенка. Не секрет, сказал я, что в Белоруссии сильны антирусские тенденции. Пусть только в руководстве Союза писателей, но они, эти тенденции, безусловно есть. В этих условиях требуется мужество, чтобы, будучи белорусским писателем, в то же время проводить правильную политику по отношению к русским, живущим в республике. Макаенок обладал таким мужеством. Для нас, неманцев, он был не просто талантливым драматургом и чутким редактором, — он был нашим ходатаем, защитником, что, быть может, еще важнее.
— Спасибо тебе, Андрей!
После меня выступил Шамякин, за ним Макаенок, наконец, и сам Кудравец. Потом мы вчетвером — Петрашкевич, Шамякин, Кудравец и я — отправились к Макаенку «отметить» это дело. Я не хотел идти, но Макаенок рассердился: «Не валяй дурака!» И пришлось смириться. Не хотелось обижать Макаенка. Здесь, после второй рюмки, Петрашкевич принялся читать монолог из своей новой пьесы. Я слушал и молчал. Остальные хвалили: «Здорово! Молодец!» Обиднее всего, что хвалил... Макаенок!
Итак, факт совершился. (...) Перед началом церемонии Тамара Алексеевна, наш корректор, сказала: «Георгий Леонтьевич, а можно Петрашкевичу задать вопрос?» Какой, спрашиваю. «Почему?» Да, этот вопрос сейчас у всех на устах. К нам приходят, нам сочувствуют. Жалеют журнал. Боятся, что он начнет линять, сползать и наконец превратится в бледное, заурядное издание, каких миллион.
27 января 1978 г.
Год «Неман» завершил хорошо. Прибыль составила 308,1 тысячи рублей.
Заказ на 1978 г. достиг 160 000 экз. Это успех — и большой успех. Но... издательство снизило план со 148 000 до 145 000 экз. и распорядилось печатать, начиная со второго номера, только 148 000 экземпляров.
Нежирно!
4 февраля 1978 г.
Сегодня утром в Несвиже умер Аркадий Кулешов.
