ничто (герой) имеет к тебе прямое отношение, то выясняется: не такое уж оно ничто, кровь твоя. А разве можно не считаться с твоей божественной кровью. Ну, не с кровью, так с духом, поскольку крови в тебе, существе высшем, как бы и нет. То есть, если хочешь — то есть. Когда не хочешь — нету. Тут и запутаться легко. Правду говорят: свяжешься с этими людишками, и возникает масса затруднений. Даже для богов. В теории вроде бы не должно затруднений быть, а на практике — возникают. Словно от людей всякие их нест передаваться бессмертным, как болезни.
Ах, какие роскошные бывают на свете глупости. И как их порой не хватает.
Впрочем, речь не только и не столько о свадьбе Фетиды. Смотри шире. Теперь богам всяческих рангов опять позволено вообще хороводиться со смертными. По трактирам их ходить без всяких божественных заданий, в постель к ним заваливаться; без всякого там тумана и золотого дождя. А то придти в гости и в постель не заваливаться. Или заваливаться не сразу. Поморочить их сначала всяческими рассказами о могучей беспечальности бессмертных, поглядеть в их ошарашенные глазенки, что хочешь, делай, и ничего тебе за это не будет. Дозволенное, правда, становится пресноватым. Даже приключения эротические. Но, во-первых, дозволенное пресноватым становится не сразу. Во-вторых, эротическое, если и приедается в общении с людьми в какой-то момент, однако спустя некоторое время опять становится притягательным. Если вообще эротическое может бессмертным надоедать. Боги подобного что-то за собой не замечали… Так что гуляй, пока можно. Ведь обратный поворот, запретительный, может случиться в любую минуту. У Зевса не залежится. В мысли царя бессмертных, конечно, если он не хочет, не проникнешь. Однако обычной божественной проницательности и не зевсового священного наития хватает, чтобы предвидеть: концу быть. Непроизнесенное между богами тоже как объявленное, чего не понять бессмертным. Подумали и — вроде посовещались.
Вслух же это не обсуждалось, вслух собирались обсудить, кого все-таки из смертных пригласить на свадьбу.
Муза Калиопа (олимпийцы собрались по-свойски, с женами и детьми) вдруг опередила всех:
— А я приглашу Орфея.
И все испортила, нарушила божественную задумчивость, небесную тишину.
— Этого-то зачем? — немедленно заупрямился покровитель искусств Аполлон.
— Сыночек он мой… И божественный певец, — скромно и счастливо объяснила муза эпической поэзии.
— Сы-но-чек, — недовольно передразнил ее водитель хоровода муз. — Этот твой сыночек твердит «Аполлон, Аполлон», а смотрит мимо меня. Словно меня и нету. Словно он имеет в виду кого-то другого. Говорит «Солнце», но видит не Гелиоса. Он и мимо него смотрит. Куда, я спрашиваю? И отвечаю. Такому богу, как я, нет труда предвидеть. — Аполлон произнес это последнее небрежно, легко и просветленно. — Он выступит против порядка, заведенного богами. Он склонен думать, видите ли, что хаос все создает. Все из хаоса выходит и в хаос же возвращается… Певческие бредни.
— Однако есть же что-то в хаосе, если посмотреть не предвзято, — откликнулась Эрато, муза эротических песен и свадеб.
— Дура, кобылица парнасская, — рявкнул Зевс, который до этого довольно благодушно и даже с хитроватой поощрительностью взирал на собравшихся. — Опять что ли на свадьбе через край хватила?
— Урания, астроном и математик, и та молчит, а эта…, — заметил пристроившийся к своему венценосному отцу Арес.
С недавних пор он вошел во вкус, то и дело стал выступать на божественных сборищах.
— И ты заткнись, — не внял ему отец.
Эрато сложила свои пунцовые губки в обиженный цветочек, а Арес проворчал:
— Заткнись… Забыли, как расплясались под музыку Орфея.
Он вскочил и, взмахнув руками и передразнивая, показал, как, глупо покачиваясь, боги танцевали.
— Ты тоже здорово приплясывал, — напомнила Аресу Артемида.
— Это же прекрасно, — вступилась за Орфея Амфитрида, прибывшая сюда вместе со своим Посейдоном. — Танцы, — мечтательно произнесла она, — да еще на свадьбе.
— Для свадьбы хорошо, — согласилась Гера.
— Разве я про то, — отозвался на слова жены Зевс. — Пусть приходит… Я совсем про другое.
Но в голосе его все еще поколыхивалась угроза.
— А кого позовешь ты? — спросила Гера мужа, несмотря на то, что он еще не остыл.
— Кастора и Полидевка, — вырвалось у Зевса.
Боги замерли. Кастор считался сыном Зевса и Леды. Той самой Леды, к которой нынче зачастил по старой памяти владыка бессмертных. Как-то сейчас разразится Гера. Надо же, даже Геракла своего Зевс не вспомнил.
Однако Гера спокойно поинтересовалась:
— А почему двоих?
— Потому что братья, — буркнул всецарь, не без осторожности поглядывая на жену.
— А я приглашу Геракла, — буквально пропела Гера.
Тут-то боги так и ахнули: вот те на, выходит, не столь уж нелепы слухи, что Гера влюбилась в своего врага Геракла.
— А ты кого позовешь? — Амфитрида обратилась к мужу, чтобы смягчить впечатление от скандального заявления всецарицы.
— Идаса и Линкея, — не задумываясь, сказал Посейдон.
— Я думала… Тезея, — огорчилась Амфитрида.
— Он же двоих выставляет, — боднул в сторону Зевса царь морей.
— И близнецов, между прочим.
— Тезея с ними не сравнить, — настаивала на своем Амфитрида. — Пусть один, да Тезей.
— Нет, — замотал косматой головой Посейдон, — он непослушный… непочтительный. Если хочешь, сама приглашай своего любимчика.
— И приглашу, — сказала Амфитрида. — Я позову Тезея, — объявила она.
— Я — Автолика, — вставил Гермес, который обычно отмалчивался.
— Сплошные аргонавты — заметила Деметра.
— Автолика стоит ли приглашать, — усомнилась Урания, любившая строгость и порядок цифр, — он же — хитрец, всех нас перессорит.
— И среди богов найдется кому всех нас перессорить, — не без значения произнесла Гера.
Она, конечно, имела в виду Эриду, но никто не стал вникать в смысл ее слов.
— А какой у него паршивец внучек Одиссей растет, — вставил Дионис и даже зажмурился от удовольствия.
— Пелей тоже паршивец, — заметила Афина неодобрительно.
— Пелей разве паршивец, — пренебрежительно отмахнулся Дионис, — глаза выкатит и — га-га-га… А Одиссей хитроумный паршивец. Этот заставит всех повертеться. Правда, Гермес? — похвалил Дионис автоликова внука.
Гермес улыбнулся задумчиво и нежно.
— Стоп! — прервал разговоры Зевс. — Много в хитрецах вы понимаете… Тезей, Те-зей, — покачал он головой. — Ну-ка, прокрутите подвижные картинки.
На стене покоев Геры вспыхнул четырехугольник. На подвижных картинках возникли Тезей и Поликарп, и перед богами прозвучала вся их последняя, известная нам, беседа. И о том, что по-настоящему можно объединить только избранных; и о том, что общее у всех есть, а надо особенное; что общее, конечно, собирает людей, но собирает-то не лучшим образом; и про мировую душу, которая чем-то смахивает на хаос Эрато, к тому же женственную; и про обоюдное томление души и какого-то духа; и про золотой век Крона, свергнутого нынешними богами.
Женщины, Лаодика и Герофила, тоже в свою очередь появившиеся на картинках, разумеется, болтали про любовь; и почему-то она у них враг жизни; и привычки им, мол, мешают; и благодетельствование, в высшей мере принадлежащее богам, чуть ли не обман; и что любовь должна быть
