изготовлять только на его родине, и шерстяных тканей особенных, лилово-красных и лилово-синих. Такой способ окраски придумали в Финикии, используя морских моллюсков. Из подобных моллюсков и другие умели добывать красители, но только красные. Финикийские же цвета, тона и оттенки у других, в частности, греков, не получались. Новые виды краски были очень удачными, однако, не годились для перевозки. Тогда изворотливые финикияне наладили ввоз к себе дешевой, некрашенной шерсти с востока. А сами ткани только окрашивали. И потом меняли на зерно, металл и керамику. Обменянное тоже пускали в обмен. На том и зарабатывали.
Владелец «Амурру» сначала намеревался сбыть остатки товара где-нибудь по дороге на островах. А то и на самом Крите. Однако в какой-то момент так его заморочили, верно, боги, что потянуло его на сладкое. Просто мочи нет, как потянуло. И захотелось ему аттического меду, прямо со знаменитой горы Гиммет. И свернул он к Афинам. Благо там, рядом с Гимметом, и серебряные рудники имелись.
Как только стало известно, что финикийский корабль «Амурру» вошел в фалерн-скую гавань, Герофила засобиралась в дорогу. В мегароне Тезея появился Мусей. Остальные уже были на месте: и сам молодой царь, и Поликарп с Лаодикой. Все, кто находился здесь в первый вечер пребывания великой пророчицы в Афинах. Внезапность расставания обостряла печаль и так сопутствующую разлукам. Эти сблизившиеся люди то принимались горячо обсуждать что-то, то затихали, вобщем-то и не стремясь скрыть это всепронизывающее чувство. Чувство печали, в которой пряталось предчувствие будущего.
Герофила принялась рассказывать об Азии, неведомой для многих тогдашних греков, расположенной за морем, на востоке, неразумно гигантской, уходящей в фантастически неизмеримые дали и пропадающей в них. Конечно, речь зашла и о финикиянах, благо на их корабле покинет Аттику Герофила. Посмеиваясь, рассказывала она, как эти оборотистые торговцы скупают девственную шерсть у скотоводов в азиатской глубинке и в ближней Азии, и на Крите. И о том, что окрашенные ткани продают втридорога.
— Красильни и у нас есть, — вспомнил Тезей, как мальчишкой плавал с дедом на Эгину и видел там собранных в одном месте рабов, как раз занимающихся окраской материй.
— Если нашего грека расшевелить, — охотно подхватил слова Тезея Мусей, — за него трех финикиян выменять можно будет.
— Не очень-то, — усомнилась Герофила, — финикияне мастера и из денег деньги делать. Там не только отдельные хозяева в долг деньги под проценты дают, но и целые общины.
Такого представить себе в мегароне афинского царя не могли и очень таким делам удивились.
Герофила принялась описывать и Вавилон, где воины не расходятся по домам и обедают вместе со своим царем, где круг делят на триста шестьдесят частей. Увлекшись, вспомнила о Египте, его гигантских пирамидах, построенных очень давно, об ученых жрецах, хранящих массу необычайных тайн о земле и небесных светилах, рассказала о прозрачном стеклышке, которое, если его к чему-то приблизить, увеличивает всякую вещь во много раз, о серой маленькой стрелке, всегда показывающей в сторону большой северной звезды.
Больше всех, слушая, волновался Поликарп. Это было очень заметно, и Тезей с улыбкой объяснил:
— Наш Поликарпик иногда скажет такое хорошее и умное, что сам себе не верит… И считает, что об этом он уже от кого-то слышал, но позабыл от кого. Он потому-то и дом оставил, чтобы узнать, откуда к нему приходят мысли. Сейчас, наверное, думает — от египтян или от вавилонян.
Герофила продолжала рассказывать:
— И в Азии есть свои пророчества… Вот одно из них: южный ветер одолеет северный, и придут люди с востока, и повернется страна, как гончарный круг, и смятение будет повсюду…
— Так туда же сейчас надо ехать! — воскликнул Поликарп. — Ведь можно опоздать.
— Вот и поплывем вместе, — предложила Герофила.
Поликарп засмущался и притих.
— Не могу, — вздохнул он, помолчав, — я нужен Тезею. Как же с народовластием…
— Что ты, Поликарпик, — мягко остановил его Тезей, — плыви, милый. Мы тут без тебя управимся, не думай.
И сказал так еще потому, что всегда внутренне был настроен никому не причинять неудобств. Ему самому это мешало в первую очередь.
— А ты? — спросила Герофила Лаодику.
— Я туда, куда и мой Поликарпик, — просто ответила Лаодика.
Вот она, еще одна проделка Гермеса. Так вот решилось и еще одно важное дело, сразу всех опять возбудившее, и печали прибавилось в мегароне.
…Среди ночи Герофила, припав к Тезею, расплакалась. Он лежал, осторожно, не двигаясь, чтобы ей не мешать. Обильные слезы Герофилы растекались по его коже.
Отрыдав, Герофила коротко и виновато вздохнула.
— Вот и все, — сказала она, поднимаясь.
— Может быть, тебе остаться? — спросил Тезей.
— Кто же тогда будет Герофилой, — ответила женщина — …Нет, я бы и смогла стать твоей женою… Или кому-то еще… Я-то смогла бы, но сможет ли моя любовь. То, что внутри меня, поднимает в дорогу… Понимаешь?
— Пробую…
— Ты должен понять… Ты ведь такой же странник, как и я. Ты тоже нигде не приживешься, ибо тебе дано больше, чем надо для того, чтобы где-то укорениться.
— Похоже, ты разбираешься во мне лучше меня самого.
— Знаешь, почему женщина так хочет отнестись к тебе по-матерински?
— Почему?
— Оттого, что ты странник в этом мире.
— Неужели мы с тобой совсем не нужны этой жизни? — удивился Тезей.
— Мы-то как раз ей нужны, — объяснила Герофила, — но как нечто, приходящее из-за ее пределов. Потому-то и нет у нее к нам тепла.
— Неужели она так жестока?..
— Жестока от беззащитности, как ребенок.
— Про меня это твое пророчество?
— Про то, что и ты странник?
— Да.
— Тут не надо быть пророком.
— А что ты мне могла бы напророчить?
— Самое лучшее — быть любимцем богов.
— В любимцы я не гожусь, — рассудил Тезей, приподнимаясь.
— Отчего? — возразила Герофила. — Женщины-то относятся к тебе по-матерински. Ты познаешь и саму Афродиту.
— И буду, наконец, счастлив, — оживился Тезей.
Герофила даже рассмеялась.
— Того, кто не хочет или не умеет быть счастливым, и за уши не притянешь к ощущению счастья.
— Значит, счастья не будет, — спокойно согласился Тезей.
— Мы не будем счастливы. Но нам дано знать, что такое счастье… Бывают минуты, когда все в тебе как открывается: в любви или когда рождается песня. В такие моменты и умереть не страшно… Конечно, такие моменты проходят, эта жизнь берет свое, и опять боишься смерти… Но ведь было…
Тезей опять видел, как наполняются светом глаза женщины, озаряя весь ее облик, сияющую ее плоть.
— Теперь ты всю жизнь будешь видеть меня, — сказала Герофила, — даже с закры-тыми глазами.
…Цвет славного города Афины собрался у гавани Фалер. Толпились и горожане приблудные: певцы, музыканты и плясуны да мелкие служки, объединявшиеся и вокруг старого храма Диониса, и вокруг нового святилища Аполлона Дельфийского.
