Но мы по духу своему еще и всеэллины. Вот ты, например, трезенец, — обратился он прямо к Тезею, — но и сын Посейдона. За нашими предками тоже стоят всегреческие боги.
— Конечно, — едко заметил Мусей, — разве лодка Харона перевозит в Аид только из Афин?
— Клянусь Аполлоном, Мусей, — нахмурился Герм, — ты мог бы сказать что-нибудь повеселей.
Занятно, но бродяга и сочинитель песен Мусей единственный здесь мог почитать себя истинно афинским аристократом. Большинство знатных родов полиса считали своих предков выходцами совсем из иных городов и земель. Тот же Эвмолп, предок Герма, прибыл в Аттику вообще из варварской Фракии.
— Мы любим свежесть одежд, горячие бани и мягкое ложе, — почти пропел Каллий. — И еще — арфу, флейту, пение, танцы…
— А народ, — зачастил Полегон, — любит получать деньги за пение, за танцы, за бег, за плавание на кораблях, но не хочет обществ, музыкальных и гимнастических.
— Так подтолкнем жизнь свободой для каждого вперед, — развивал свою мысль Герм, — и будет народ больше получать и за пение, и за танцы, и, главное, за плавания.
— Сейчас что народ, что аристократ, что гражданин, что негражданин, все повязаны, — поддержал его Пелегон, — мелкорабы и великорабы — нет разницы.
— Свободный человек, глядя на нас, и к искусствам повернется, и к знаниям, — увлекся Герм.
— Возлюбим искусства! — возликовал Каллий.
— Дорогу знаниям! — поддержал его Пелегон.
— А вы что молчите? — повернулся к трем братьям Герм.
— А мы, как Тезей, — ответил за всех старший Эвней.
Однако Тезей тоже увлекся:
— Дорогие мои, я хочу в Аттике ввести культ Афродиты Небесной. Праздник небесной любви, вы понимаете?
Шум в мегароне, как рукой, сняло.
— Небе-е-сной, — с сомнением протянул Герм.
— Пора бы и на землю, — усмехнулся Мусей.
Собрание как-то разом словно завяло.
— Небесная чистота! — возвел руки к потолку Каллий. — Наш палконосец локтем нос вытирает, что и продавец соленой рыбы. Утром с похмелья нажу чесноку, грязный плащ перевернет наизнанку, чтобы почище выглядел, и — под солнечные лучи.
— А куда он спрячет пятна от дешевого кислого вина, — вставил и Пелегон.
— Да-а, — протянул Герм, — нужно что-то попроще.
— Вроде хлебных сосок, какими причмокивает афинянин во младенчестве, — попытался развеселить окружающих Каллий.
— Хватит, — остановил его Герм, — дело и вправду серьезное… Любовь возносить надо, — он повернулся к Тезею, — но реальную и доступную всем. Необходим культ Афродиты Народной, а не Небесной.
— Вот и поговорили, — вздохнул молодой царь.
— Не зря же к мистериям допускаются только посвященные, — начал убеждать молодого царя Герм. — Запутается грек, а запутанное знание прокиснет, как вино, которое неправильно берегут. Афинянин, и тот не поймет, чего от него хотят, а те, кто в предместье… А более дальняя Аттика… Ее вообще не ухватишь слишком новой идеей.
— Сто двадцать стадий в округе, — уточнил Солоент.
Солоент знал, что говорил. Впрочем, как и его братья. Они знали привычную настороженность Аттики. В частности, при возникновении малейшей внешней опасности сельские жители из поселков в пределах ста двадцати стадий вокруг города немедленно перемещались в Афины, чтобы укрыться за крепостными стенами полиса. Остальная Аттика быстро удалялась от врагов в Элевсин, Филу, Афидны, Рамнунт или Суний. Кому где ближе.
— Что?.. — обернулся к Солоенту Герм, но тут же понял его и благодарно кивнул юноше и снова обратился к Тезею — Ты представь наших типично аттических сидельцев. Сидят в своих дворцах, царских, как твой. Знают только копье да колесницу. Залы у них — словно в доспехах. Этакие звонкие покои на четырех колоннах с потолками в серебре и золоте. Или — медные стены от медного же порога (у тебя-то вот красивого камня лестница!). Путешествующие певцы за это их прославляют. Зачем им Афродита Небесная? А земледельцы вокруг них…
— Всякую зиму спят по полсуток, — вставил Каллий.
— Вот, — согласился Герм, — спросонья они только за своими царьками и следуют… Какие знания? Местные суеверия — да. Восточные ткани — пожалуйста, а от самих приезжих их воротит. Зачем им другие языки, новые знания, искусства, даже ремесла? Вроде, как наши палконосцы. Вылупились из местных бесплодных камней и живут, как получается, — заключил Герм.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Тезей.
— Начнем с Гестии, то есть сначала. Будем исходить из того, что есть, — продолжил Герм. — Есть люди благородных и знатных родов. Все они во многом сами по себе разделились по богам и предкам. Всех нас, однако, называют со времен царя Пандиона эвпатридами. Так вот, принимаем это название. Эвпатриды — цвет полиса, цвет Аттики. Но не потому, что происходим от благородных предков, что, конечно, важно, а потому, что, будучи знающими, можем совершать религиозные обряды, умеем толковать законы человеческие и богов, умеем пытливо думать, способны к высоким чувствам и мыслям. Вот — преимущество эвпатрида, не только благородные предки. Меряясь знатностью, и перессориться нетрудно. Нас объединит все названное, а также желание стать умнее, добрее, научиться и лучшей любви — к женщине и к людям. В остальном мы равны.
— Дельно, — одобрил Каллий.
Герм продолжал:
— Сказанное может понравиться и царькам в каких-нибудь Афиднах, Аграх или Бравроне. Они, конечно, поймут многое на свой лад, однако тут нет и причин нас не поддержать.
— К тому же в гости к ним мы будем ходить отрядами, — добавил Каллий.
— Как решат царьки, так поступят и земледельцы их округи, — с деловитой озабоченностью произнес Пелегон.
— Правильно, — поддержал Пелегона Герм. — Земледельцы — еще один целый народ в народе Аттики.
— На пустой желудок в рассуждениях о прекрасном чего-то не хватает, — мечтательно вставил от себя Каллий.
— Здесь, как и в нашем случае, помогут общие занятия, — уточнял Герм. — Взаимодействие при общении с силами и духами природы.
— Подчас соседи лучше друг друга понимают, чем родственники, — поддержал Герма и Солоент.
— По имени богини Геи назовем их геоморами, — опять поблагодарив взглядом Солоента, объявил Герм.
— Хорошо, — согласился Тезей, — с первыми ясно, со вторыми понятно, а как быть с остальными?
— Остаются все остальные, — улыбнулся Герм.
— Прометеи, — усмехнувшись, заключил Каллий.
Так с оттенком презрения афиняне называли горшечников и печников.
— Как незаметно для себя люди способны принизить великое имя Прометея, — вздохнул Мусей.
— Не прометеями, а демиургами, сотворителями назовем остальных, — поправил Каллия Герм.
— А метеки? — спросил Тезей.
— Метеков нет. Какие метеки? Не вижу, — дурашливо оглядывался вокруг Каллий, словно ища кого- то.
— Я бы вообще запретил метекам в Афинах ходить с палками, — проворчал Пелегон.
— Но я — тоже, получается, метек в Афинах, — заметил Тезей.
— Нет, ты сын бога и царь наш, — возразил Герм.
— Говорите о народовластии, — рассмеялся Тезей, — а как до дела, то царь.
