свободной; и на цепи они (мокрохвостые кури-цы!) сидеть не хотят, пусть и на священной…
— Умствующие… Вот где хитрецы-то, — мрачно произнес Зевс.
— А там у них еще Одеон с Мусеем, — подсказала Зевсу дочь его Геба, которую давно не было слышно в собраниях богов.
— Умствующие, — еще громче определил всецарь, поглядывая на Эрато. — Этих афинских умствующих рассеять, чтобы на одном месте не собирались. Слышишь, Гермес.
Гермес показал глазами, что слышит.
— А Тезея я все равно позову, — отчеканила Амфитрида.
— Да пропади он, твой Тезей, я не о нем, — огрызнулся всецарь. — Я совсем про другое.
И из-под лохматых бровей он опять грозно глянул на Эрато.
— Давайте лучше про женщин, — предложил Дионис.
И одной этой фразой направил застолье богов в русло, куда с тех пор так легко соскальзывают все беседы.
— Опять ты… — воспротивился было Зевс.
— Ничего не опять, — объяснил бог всяческих вин и экстазов, — я про то, чтоб на свадьбу пригласить земных женщин со всякими их штучками.
И он повертел ладонями, словно охватывая ими что-то.
— Фи! — брезгливо поморщилась Афина.
— Вот вы всегда такие, — вскочил со своего места Дионис. — Жалуетесь, что не дают вам, богиням, развернуться, и готовы своих земных товарок не подпускать кое-куда, выталкивать…
Среди богинь обозначилось протестующее движение. Правда, оно направлялось не только на Диониса, а и в сторону Афины.
Среди гостей Геры не присутствовали ни Эос, ни Эвринома, ни даже Фетида. Невесте нечего делать на подобном собрании. Оттого еще и не пригласили ее подруг. К тому же их вполне заменяли некоторые из муз.
— О дивная, — передразнила влиятельную дочь всецаря простушка и насмешница Талия, имея в виду, что так в Аттике обращаются к Афине, — ты, наверное, пригласишь Асклепия.
И музы откровенно расхохотались. Среди богов ходили упорные слухи, что Афина тайно сошлась с молодым Асклепием.
— Любовь у нее не свободная, а голодная, — фыркнула Эрато.
Афина пропустила мимо ушей эти ее слова.
— Асклепий сам — бог, его и не надо приглашать, — надменно заявила она.
— Самих-то олимпийцев, конечно, не надо приглашать. Все мы здесь, — рассудила Гера с нажимом в голосе. — Остальных богов столько, что не наприглашаешься.
Этого ее гости тоже как бы не расслышали.
— Я приглашу охотницу Аталанту, — сказала Артемида.
В этом звучал еще и вызов Дионису.
— Защитницы целомудрия, — презрительно обронила Эрато.
Это относилось к Афине с Артемидой.
И никому не приходило в голову специально пригласить и иных божественных коллег. В частности, Эриду, что в последствии сильно сказалось и на самих совещавшихся сейчас бессмертных, и на героях.
И тут Гермес, словно проснувшись, спросил Зевса:
— Кого прогонять-то?
Всецарь непонимающе уставился на него.
— Ну, там, в Афинах, — объяснил Гермес, — там, где рассеивать-то надо. Кого от кого отделять-то?
— А, — отмахнулся могущественной божественной дланью всецарь, — любую половину.
А через несколько дней в афинскую гавань Фалеры вошел финикийский корабль, «Амурру». Надписи такой на нем не имелось. Тогда как-то не принято было это. На человеке же не пишут его имени. И никаких официальных бумажек о том, что такого-то называют так-то, никому еще тогда не выдавали. Поскольку всякий в те времена находился на виду у всех. И понимал это, и себя самим собой чувствовал. Нам ведь только еще недавно казалось, будто, как его, слово забыл… Ах, да, прогресс… Будто двинулся прогресс некогда навстречу человеку. Тому, кто еще не родился. Впрочем, подобная мысль приходила в голову и некоторым древним мудрецам, которые стихийно, то есть, куда более сердцем, чем мы, приспосабливались к миру, чуяли, что воспринимаешь его лучше всего диалектически. И если есть у нас с ними какие-то общие заблуждения, то одно из них — про прогресс, направленный на человека. Который еще не родился… Пожалуй, нельзя совсем отказываться от понимания поступательного движения истории, открывающегося нам в опыте. И впрямь двинулся этот, называемый прогрессом, вроде, по означенному адресу, но таким каким-то окольным путем, так как-то навыворот, что всякий раз ему заблудиться недолго. И опыт, оглянешься, все идиотский какой-то. Дурацкий опыт. И не к человеку двигались, а каждый раз, по- разному, — от него. Тут уж и спорить не о чем. Только на бумажки всех успели записать. Всех ли?
В те же времена не надо было выдавать человеку бумажку с его уважаемым именем. В те времена всякого человека, да и другое многое, просто так помнили. И на кораблях ничего не писали. Рассмеялись бы, предложи кто такое. Может, и на коровах имена писать? Имелись ведь имена и у скотины. И клеймить еще не начали животных. По крайней мере, в Древней Греции. Если раба какого-нибудь… Да, клеймили. А корову… Любой хозяин разглядит, если какая из коров не вернулась с пастбища. Тогда люди были как-то более глазасты. И более ушасты тоже.
И афиняне просто знали: «Арго» есть «Арго», а «Амурру», получается, есть «Амурру». И еще получалось, что приплывший корабль прямо к ним и направлялся. Поскольку в переводе «Амурру» означает «Запад». А афиняне, да и все греки, по отношению к финикиянам жили на западе.
…Финикийский «Амурру» возвращался домой из далекой Иберии, которая прячется за этрусским сапогом, где владелец судна наторговал олова, необходимого для изготовления особой дешевой бронзы. За тем, что дешевле, и на край света сплаваешь. Однако, то ли местные прибрежные племена олова недостаточно припасли, то ли спугнули финикиянина разбойники, но всего своего товара на этот металл он не обменял. У него оставалось еще много мелкой посуды из непрозрачного стекла, которое научились
