В разных домах люди стали устраивать торговые лавки. Сначала приезжие. Но ведь и свои тоже! И приобрести у них можно было всякую всячину. И ни один агороном, смотритель рынка, к ним не подступись. За домашними стенами все скрыто. Вроде бы ничего особенного. Раньше по вечерам, когда рынки закрыты, кое-кто дома тоже приторговывал, тем же вином. Не даром же отдавать. А тут круглый день торговать стали. Не хочешь далеко идти за чем-нибудь нужным для дома — пожалуйста, плати и бери. А можно и в долг — потом отдашь. Бери, то есть, без денег. Вроде бы очень удобно и хорошо. Однако прибежит человек за кувшином вина. В долг. А ему говорят: бери еще что-нибудь, той же колбасы от Харина. Человек начинает возражать, не хочу, мол, мне и вина-то нужно всего ничего — вот маленький этот кувшинчик. Мол, тому, кто придет за пятью кувшинами, тому и колбасу навязывайте. Не хочешь с колбасой, отвечают, не бери. А человек-то только вина немного хочет. Вот в чем штука-то.
Больше того, то там, то тут проявились люди, к которым, пожалуйста, приходи человек, бери деньги в долг под проценты. Прежде тоже изредка ссужали деньгами богатый богатого. Корабль, например снарядить. А теперь… Простому человеку ой как дорого обходится такой соблазн — известно ведь, берешь чужое на время, а отдаешь — и больше, и свое, и навсегда.
А еще — даже бойкий язык афинянина не знает, как назвать то, что учудил Пилий. Из аристократов. Ну, не из самых эвмолпидов, которые на элевсинских мистериях выступают иерофантами, но из кериков, там же удостоенных чести факелоносцев. Тот Пилий, у которого слава разрушителя, растратчика, распутника, любителя удовольствий. На удовольствия он все отцовское достояние размотал. Правда, он же и сочинитель, и знаток песенок всяких, что так часто поются на праздниках. Размотал отцовское достояние Пилий и принялся давать уроки, словно восточный мудрец какой-нибудь, или мудрец заезжий из других дальних краев. Запрашивает Пилий дорого — знатная фигура все-таки. И учит только тех, кто уже что-то знает. У меня, говорит, школа, а не шерстобитня. Да, у него — не шерстобитня. А вот внаем брать он додумался маслодавильни. Их в городе и в округе с десяток наберется. Взял одну, взял другую. Люди потешались: чем маслодавильня лучше шерстобитни. Потешались, потешались, пока Пилий все маслодавильни себе не забрал. Тут и опомнились. Придет осень — сколько же денег добыть можно будет. А, главное, теперь он, гуляка, посмеивается. Я, говорит, хотел показать, как легко деньги зарабатываются. И еще стихи сочинил:
Об этом керике Пилии Тезею, выходцу из Трезен, в общем-то еще лишь осваивающемуся в Афинах, рассказала Пракситея и сказала: прими его.
— Ты хотел меня видеть? — спросил царь Пилия, когда тот появился в мегароне.
— А ты разве не хотел бы видеть всякого своего афинянина? — вопросом на вопрос ответил Пилий.
— Пожалуй, — согласился Тезей, — с чем же ты все-таки пришел?
— Хочу быть полезным тебе.
— Это хорошо, — одобрил молодой царь.
— И чтобы ты был мне полезен, — добавил Пилий.
— Вот как, чего ж тебе надо?
— Денег.
— Так просто, — рассмеялся Тезей.
— Если бы мне нужны были знания, я, как твой брат, отправился бы в Финикию или в Египет… Впрочем, я там уже был.
— Поликарпик, — сразу же утратил веселость молодой царь.
— Прости, я не хотел тебя огорчить.
— Но ты ведь не так давно взял внаем все маслодавильни, — сказал Тезей.
— На последние.
— Что так?
— Интересно было.
— А зачем тебе деньги теперь?
— Отправлюсь в Дельфы, пока урожай оливок поспевает.
— Зачем?
— Интересно… И тебе будет интересно.
— Почему?
— Я отправлюсь в Дельфы за твоим оракулом. Ты же вон какие новшества затеваешь.
— Оракул? Пожалуй, — согласился Тезей… — Но мне и здесь нужен по-настоящему дельный человек.
— Если искать с пристрастием, разве такого найдешь?
Пилий все больше нравился Тезею.
— Скажи, что ты сделаешь с деньгами, которые дадут тебе маслодавильни?
— Истрачу… Скряги с деньгами ссорятся, а я даю им свободу.
— Истратишь на услады и тряпки?
Фигуру Пилия изящно облегал плащ из тонкого и очень дорогого сидонского полотна.
— Если бы роскошь была дурна, роскошествовали ли бы боги на своих пирах? — опять вопросом на вопрос ответил Пилий.
— В тупик тебя не поставишь, — одобрил Тезей. — Не думаю, — добавил он, поразмыслив, — что ты пришел ко мне только за деньгами.
— Разумеется, — согласился Пилий, — стоило ли приходить из-за такой мелочи.
— Что же ты хочешь еще?
— Денег.
— Зачем тебе эта мелочь?
— Пока я обучаю только тех, кто может мне платить, — объяснил Пилий. — Но я хотел бы создать школу и не для самых богатых молодых афинян. По привычке их призывают овладевать боевыми искусствами. А я хочу приохотить их и к другим знаниям.
— Им преподают и иные знания, — заметил Тезей.
— Не смеши меня, царь… Камушек — единичка, двойка — два камушка… Я хочу объяснить им, в том числе, почему цифры священны… И многое другое. Ты ведь знаешь, что отличает людей образованных, основательно воспитанных, от иных?
— Что?
— Подаваемые ими надежды… На худой конец, объезженные кони полезнее необъезженных.
— На это денег не жалко, — согласился молодой царь. — Ты философ, — помолчав, сказал он.
— Да.
— Тебе-то что дала философия? — уже совсем дружески спросил Тезей.
— Способность говорить, с кем угодно.
— Поэтому поедешь со мной, — заключил молодой царь, — на переговоры по аттическим землям… В Браврон сначала. Оракул подождет.
Выехали рано утром, двумя отрядами. Во главе Тезей и Герм. Двигались пока, как один отряд. Разделиться им предстояло в Колоне. Тезея путь — в сторону Браврона, а Герм пойдет к Марафону. На сто стадий разойдутся их дороги.
Ехали кто в колесницах, кто верхом, перекликались друг с другом, как утренние птицы. От Колона Герм со своим отрядом направился к марафонскому четырехградью без промедления. Тезей задержался. Его привлекла достроенная уже башня Тимона, где уединился этот отшельник. Молодой царь, может быть, и проехал бы мимо. Да очень уж заинтересовал его раскатистый смех, раздавшийся в высоте.
— Эй, Тимон, — крикнул Тезей.
Башня была трехэтажной, но проемы окон имелись только на самом верху. Смех прекратился, и в
