— Догадлив, — вновь прижалась к нему Огигия.
— И то правда, — согласилась Ксанфа, — присоветуют что-нибудь, а приключится совсем не то.
— Что приключится? — насторожился Тезей.
— Не бери в голову, царь, — успокоила его Пелопия, — приключится да и исправится.
— Красавицы, та?к вы нас встречаете, — заскучал Солоент.
— Мальчики, — рассмеялась Ксанфа, — мы вас не только встречать, но и провожать до самой весны готовы.
О Пракситее не было сказано ни слова.
…На следующее позднее утро Тезея разбудил один из домочадцев Акрополя.
— Царь, — тормошил он владыку, что само по себе не предвещало ничего хорошего, — стадо твое угнали.
— У меня есть стадо? — спросонья удивился Тезей.
— Теперь нет, — нашелся юный прислужник, поднаторевший по примеру Тезея в играх со словами.
— Как! Кто?! — загремел царь. — Когда? Ночью?
— Не ночью, уже при солнце.
— Куда погнали?
— В сторону Колона.
— Ох, Ксанфа напророчила! На коней! — приказал Тезей.
С отрядом вооруженных всадников спустился Тезей в нижний город. Там к нему присоединились и Герм, и Мусей, и Пилий, и другие сподвижники. Каждый — тоже со своими людьми. И повсюду в Афинах мужчины, всполошенно размахивая палками, бегали по улицам. С появлением Тезея беспорядочные выкрики славных жителей города обретали грозность. Будто враг подступил к Афинам и вот-вот начнет осаду. При виде Тезея неистовые воинственность и отвага вспыхивали в каждом палконосце. Каждый готов был двинуться за своим царем. Однако, набегавшись, славный афинянин застревал где-нибудь на повороте улицы, предоставляя жителям следующих кварталов демонстрировать боевую готовность.
Вооруженный отряд Тезея словно вырвался из города. Всадники, подгоняя коней, поскакали по Священной дороге в сторону Колона. Иногда останавливались спросить встречных: не видел ли кто угоняемого стада. Колон обогнули стороной. И сразу за городом увидели густое облако движущейся пыли. Мычание коров вместе с пылью гнал к ним встречный ветер. Стадо тоже кто-то гнал в их сторону.
— Молодец! Кто-то опередил нас, — похвалил Герм пока невидимого им смельчака.
Отряд остановился и стал ждать. Стадо приближалось. Животных сопровождали несколько всадников. Один из них выехал вперед, остановился и соскочил с коня. Его примеру последовал Тезей.
Что-то знакомое показалось Тезею в коренастом крепыше, ловко спрыгнувшем с лошади.
— Кто угнал стадо? — спросил он.
— Я, — резко, даже заносчиво признался крепыш.
Резкость эта тоже что-то напоминала Тезею.
— И возвращаешь обратно…
— Возвращаю.
— Да как же ты!.. — повысил голос владыка Акрополя, хотя почему-то не удавалось ему рассердиться по-настоящему.
— А как же ты?.. — резко прервал Тезея крепыш, — был в пещере Хирона и не нашел меня.
— Перифой! — узнал товарища своего детства Тезей.
И они бросились друг другу в объятия.
— И к амазонкам хочешь плыть без меня, — обиженно, но уже благодушно говорил Перифой.
— Приключится, да исправится, — вслух вспомнил Тезей, выпуская друга из своих объятий.
— Ты о чем? — не понял Перифой.
— Это я так… Ах ты, мой дорогой… Ты даже не знаешь, как ты вовремя объявился.
В Афины Перифой ехать решительно не захотел. Сказал, мол, в другой раз, когда Тезей сам пришлет ему приглашение. И от угощений, которые бы нашлись в Колоне, отказался. Он сам прибыл в Аттику и сам готов по-хозяйски ублажить вином и яствами Тезея и его спутников. Все свое Перифой возит с собой. В том числе и угощения. В его обозе и поленья для костров отыскались. И даже ладан, чтобы пламя в нужный момент вздымалось пышно, ароматно и празднично.
— Пусть возлияния моих, а не твоих, вин зашипят на костре, — заявил Перифой Тезею, словно свой родовой знак оттиснул на свитке незримого договора.
Людям свойственны прекрасные порывы, откуда они на них налетают, пусть и при определенных обстоятельствах, — неведомо и непонятно. На первый взгляд, понятно, а потом — опять нет. Из какого-то другого мира, где их целый запас? Может быть, из того мира, куда исчезают души человеческие, неизвестно, как и почему покинувшие само царство Аида, казалось бы, свое последнее прибежище. И чьи это души? Даже бессмертным неведомо. Души — и все тут. Как непонятно бессмертным, по крайней мере, древнегреческим, куда из их собственного, вроде, ими же созданного мирового хозяйства, миропорядка, пусть и изредка, но ведь пропадают эти самые эфирные или еще там какие субстанции. А кто подсчитывал количество приключившихся исключений? Из суеверного жуткого страха — никто. А если подсчитать эти исключения, не явится ли закон?
Или — другое. Не улетают, а, наоборот, откуда-то берутся всяческие дарования. Конечно, боги раздают кое-что избранным ими персонам. Кифару там презентуют смертному, свистульку какую. Подтолкнут способности, порой, правда, себе и им на голову, отличать красивое от некрасивого. Изобретение какое полезное сочинить. Сейчас полезное, потом, может, и не очень, что, конечно, выяснится. Но дарования… Откуда они выскакивают и отчего перепадают кому ни попадя. Словно кто сослепу ткнет пальцем в еще нерожденного. Ни со знатностью не считаясь, ни с незнатностью. Ни с чем. И не понять, то ли сам обладатель дарования случаен, то ли случай таким образом одаривает вновь прибывших на землю.
А такой талант, как доброта? Может быть, самый редкий. Кому дается? И что безоглядный добряк такое? Понятен человек безгранично добрый, если сталкиваешься с ним носом к носу. И совершенно необъясним как явление. Представляете, появляется человек, и, чего с ним ни делай, он все равно добрый.
