— Говорить, — ответил Гермес.
— Охотно послушаем, — неопределенно согласился всецарь, поудобнее устраиваясь на соломе из лучей земной славы.
— Кого великий Зевс взял себе в жены? — вопросил Аполлон торжественно, обращаясь к владыке всего.
— Э-э, — остановил его вселенский владыка, — ты не ко мне обращайся. Вы друг с другом объясняйтесь, раз уж вас прислали ваши… как их там…
— Нанимательницы, — пришел отцу на помощь Гермес.
— Во-во, — одобрил Гермеса всецарь.
— Как же, отче… — сбился Аполлон с торжественной ноты.
— Так же, — передразнил его всецарь, — я же сказал, что буду слушать, а вы объясняйтесь друг с другом.
— Кого великий Зевс взял себе в жены? — еще более торжественно вопросил Аполлон, обращаясь теперь к товарищам по несчастью.
— Сестру свою, — простодушно откликнулся бог войны Арес.
— Да, — поддержал его Дионис, — свою сестру, родную душу… И к тому же свою двойняшку, близнеца.
Следует сказать, что далекие грубые, неотесанные предки нынешних, то есть живущих во времена Тезея, эллинов, при всех достоинствах их простоты и невинности, примитивно полагали, будто богиня земли Гея подсунула небесному владыке Крону камень, завернутый в пеленки, вместо маленького Зевса, и тот этот камень проглотил. Смешно считать древнее божество, могучую стихию столь неразборчивой. Камень, видите ли, от нежного младенца не отличает. Многие же современники Тезея, особенно самые образованные из них, при всех издержках усложнения натуры, вносимых начитанностью и просвещением, были к истине ближе. Они утверждали: не камень, завернутый в пеленки, подсунула Гея Крону, а девочку- младенца, то есть Геру, утаив от него, что разродилась двумя близнецами. Мальчика же — спрятала. Согласитесь, такой сюжет куда более правдоподобен. Хотя, конечно, и во времена Тезея не только, скажем, простодушные биотийцы, но и афинские палконосцы с камнем, проглоченным божеством, никак не желали расставаться. Поэтому-то людям образованным, особенно из молодых, приходилось настаивать: ребенок был.
Почему Гея предпочла сохранить мальчика, а не девочку? Какая тут женская тайна? Может быть, тем самым она вольно или невольно намекала на будущее господство в мире мужчин или просто устанавливала это как факт, или ошиблась все-таки в выборе, сейчас для нас неважно. Сейчас важно то, что речь идет о двух близнецах, мальчике и девочке, Гере и Зевсе.
— Что же получается… Великий Зевс выбрал себе сам себя, — сообразил Аполлон.
— Не совсем, — рассудил Арес.
— Не совсем, — опять поддержал его Дионис. — Однако можно и так сказать.
— Дурачок, — раздался рядом с Аполлоном голос Геры. Так близко от него, что казалось, будто он сам заговорил женским голосом. — Не о том речь. Да к этому яблоку я бы и руки не протянула. Речь идет о прекрасном.
— Это ты сейчас сказал? — спросил Аполлона Зевс.
— Я, — ответил Аполлон.
— Женским голосом, — уточнил всецарь.
— Ну и что, — пожал плечами водитель муз.
— Мастер, — усмехнулся Зевс.
— Скажи, мастер, что такое прекрасное? — Это выступил Дионис.
Аполлон сдвинул брови и молчал.
— Молчит, не знает, — обрадовался Арес.
— Молчу, потому что знаю, — отпарировал водитель муз. — Прекрасное отдано моей божественной власти. Как назову, так и будет правильно.
— Скажи тогда, что такое красота? — продолжал допрос Дионис.
— Красота — это Гера, — нашелся Аполлон.
— Правильно, — раздался рядом с ним голос всецарицы.
— Вот и договорились, — подвел первые итоги Зевс. — А ты что молчишь? — обратился он к Аресу.
— Я мог бы и не говорить. Кроме тебя, отче, все здесь свихнулись. Кто у нас богиня любви? — Арес победоносно обвел взглядом своих соперников. — Афродита! Значит она и прекраснейшая. Великой божественной волей при разделении уделов ей отдано это владение. Или, по их мнению, — Арес грозно глянул на Аполлона и Диониса, — всемогущая воля не истинна? Или порядок в мироздании, ею установленный, — ничто?
— А если тебя бы назначили богиней любви, — рассмеялся Аполлон, — ты бы и стал прекраснейшей?
— Арес рассуждает, как какой-нибудь афинский управляющий с ключами от кладовой, — добавил и Дионис, — только в этой кладовой хранятся не вина, а законы и правила.
— И такому вояке я рожала детей, — раздался в чертогах всецаря недовольный голос Афродиты. — Совсем помешался на приказах.
Афродиту Зевс как не услышал, а поглядел на Диониса:
— А ты что скажешь?
— Я скажу, что и Гера, и Афродита прекрасны, — приступил к своей речи Дионис, — но прекрасна и Афина. На что я хочу обратить внимание всемогущего Зевса? А вот на что. Гера и Афродита прекрасны. К их красоте нечего добавить. Они в полном расцвете. Они — состоявшееся украшение мироздания. Афина же — воплощение юности и невинности. В ней — еще и будущее. Разве не прекрасно то, что мы ждем еще прекрасного от прекрасного…
— Это какая же я несбывшаяся! — ворвался в собрание голос Афины.
— Так его! — расхохотался Зевс. — Ты, хитрец, сам себя перехитрил… Нет, — рассудил всецарь, перестав смеяться, — надо искать ответ в другом месте.
И на стене напротив него зажегся прямоугольник движущейся картинки. Сначала на ней заплескались легкие морские волны. Потом появилось покачивающееся на них судно. И Геракл — на его корме. Но быстро все изменилось: на небольшом пространстве моря возникли двенадцать кораблей.
— Геракл с Тезеем отправились к амазонкам, — пояснил молчавший все это время Гермес. — О них, отче, я тоже доложить собирался.
— Тоже мне событие, — проворчал Зевс.
Шум волн на движущейся картинке смешивался с голосами людей. Картинка спорхнула вниз и остановилась над палубой корабля Тезея. Здесь молодые мужчины, перебивая друг друга, то говорили, то будто пели..
— Поэты, — усмехнулся всецарь, — послушаем, что они напоют.
И действительно, на тезеевом корабле и сам афинский царь, и Мусей, и Пилий, и другие, чтобы скоротать время, устроили нечто вроде поэтического состязания. Поскольку каждый из них со своей напевной строкой стремился не отстать от соперников, они уже и не прибегали к помощи струн. Ненужные сейчас кифары и барбитоны лежали рядом на мягком широком ковре, расстеленном на палубе.
Это пропел Мусей, хотя богам было все равно, кто поет, они вслушивались только в ритмические фразы.
