он про себя… Почему так получилось с Ариадной? Перед ней, несмотря на роковое вмешательство богов, Тезей тоже ощущал себя виноватым. Почему не осталась с ним Герофила и отчего она словно перестала для него существовать? Исчезла из его мира, и все? А что он со своим миром? А Перибея?.. Куда она ушла от него? Почему он не смог удержать хотя бы ее с собой рядом? Что это? Рок, возмездие? Может, он явился в этот мир невпопад, не в свой срок? Или эти его женщины тоже попали сюда не вовремя?..
Надо запросить в Дельфах оракул на плавание к амазонкам, решил Тезей.
Оракул прибыл к концу аттической зимы. Он гласил:
Вот и ломай голову, о чем этот оракул. По крайней мере, плавание к амазонкам он, пожалуй, одобряет. Ведь не в Афинах же основывать новый город. Афины основаны до Тезея.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Первая глава
Есть ли для бессмертных что-нибудь тайное? Скрытое от них. Или хорошо забытое. Может, забывать — одно из божественных благ. Представьте, что вы бессмертный. Вечность расстилается за вашей спиною. И вечность же простирается впереди. Ужас, кошмар.
Хаос, из которого, говорят, все произошло, — куда пригляднее, приятнее: в нем и богам не разобраться — то есть можно отдыхать.
Может, из Хаоса все просто вываливалось. Вывалилось, оправилось и — давай действовать. Совершать акты творения. Позднее это назовут началом эволюции. И добавят себе всяческих забот. Эволюцию-то продолжать надо… Но это — про человечество. А боги? Они из эволюции выпадают. Ну, не в осадок, конечно… Осадком, приземлившись, становится эта самая эволюция. Боги же, насовершав всякого и всяческого заглавного, надзирают сверху, а вечность тянется, а ты все тот же самый, бессмертный.
Это люди меняются в течение жизни. Каждый может в разные моменты себе сказать: я — другой, другой, другой… И все про себя помнит. Ну, что-то там запамятовал, несущественное. И пусть за пределами обоих концов твоей жизни (один из них называется начало) тебя нет вовсе. Но начало-то и конец у тебя все-таки есть. Может быть, это даже такая людская удача, и то, что ты несовершенный, и тебе есть, к чему стремиться.
Боги же, к чему им стремиться! Хотя наличествует ведь и всякий настоящий момент. Ох, уж этот настоящий момент. И приходится в момент богам забывать о чем-то существенном, в несущественном с чувством копаясь. В несущественном, которое вроде бы и не для богов, а божественных чувств требует. И чувства порой очень далеко уводят. Наваждение какое-то. И так целую вечность. И всякий раз — как заново чувствуй и чувствуй…
Всемогущий Зевс возлежал на соломе из лучей человеческой славы, приготовясь выслушать донесения Гермеса. Гермес, похоже, был в затруднении (это бог-то) и глядел не на всецаря, а в сторону и еще несколько выше, упираясь своим плутоватым взором в нижнюю часть высокого свода отцовских чертогов.
— Чего уставился в потолок? — спросил Зевс лениво. — Там ничего не написано.
— Да и писать-то о таком не следует, — вздохнул Гермес.
— Что ты имеешь в виду? — все еще благодушествовал всецарь.
— Я имею в виду Ксуфа.
— Какого еще Ксуфа?
— Того самого.
Дальше ничего уже объяснять было не надо. Речь шла о Ксуфе, сыне Эллина и Орсеиды, жившем в Афинах еще при царе Эрехтее и женатом на его дочери Креусе. В Аттику Ксуф сбежал из Фессалии, где братья объявили об участии его в какой-то краже. Из Афин он тоже вынужден был исчезнуть, поскольку, будучи третейским судьей, после смерти Эрехтея объявил царем Кекропа-второго. Такой выбор жителям города очень не понравился, и афинские палконосцы просто прогнали тогда Ксуфа из Аттики.
Все бы ничего (и не ломали бы боги свои бессмертные головы), однако этот дважды беглец исчез вдруг и из владений Аида.
— И дальше? — забеспокоился Зевс, забыв, что он сам теперь, без пояснений Гермеса, мог воссоздать картину случившегося.
— Ксуф опять появился в Афинах.
— И что там поделывает этот хитроумный? Подать сюда беглеца, — распорядился Зевс, — пусть порасскажет.
Всегда исполнительный Гермес сейчас даже с места не сдвинулся.
— Ксуф ничего про себя не помнит, — сообщил он.
— Ничего? — удивился Зевс.
— Ничегошеньки… И вообще, он младенец.
— Младенец, — эхом повторил всецарь.
— Младенец, — подтвердил Гермес. — Только что третьего дня родился. И зовут его Ксанфа.
— Как это? — удивился всецарь.
— Он девочка.
— Ты что — сразу не мог мне все это сказать? — недовольно пророкотал Зевс, но думал совершенно о другом. — Как ты считаешь, — произнес он после некоторого молчания, — этот беглец потом опять попадет к Аиду?
— Пожалуй, — повел плечами Гермес, — куда же еще.
— И там опять все позабудет?
— Само собой, — подтвердил посланец богов.
— Ничего не помнит, все забудет, — повторил всецарь. — Тогда оставим это. Что у тебя еще?
— Не у меня, а у богинь, — с облегчением переключился Гермес на другое.
— Чего они хотят, всеимеющие?
— Яблоко, — напомнил всецарю Гермес, — кому ты вручишь яблоко — какой прекраснейшей.
— Нет, — отстранился от своего сына владыка богов и богинь, — пусть разбираются без меня. Сами пусть разбираются. Это не внутрисемейное дело.
— Но богини обращаются к своему всецарю.
— Могут, могут, — проворчал Зевс, — ладно, зови.
Гермес хлопнул в ладоши, и в покоях всецаря появились Арес, Дионис и Аполлон.
— Ну и богини, — прогудел Зевс… — Как тебя зовут? — ехидно обратился он к Аресу.
— Афродита, — ответил Арес.
— А тебя? — повернулся всецарь к Дионису.
— Афина, — представился Дионис.
— А ты, конечно, моя Гера, — всецарь всей своей пятерней ткнул Аполлона.
— Твоя Гера, — подтвердил Аполлон.
— Дело очень тонкое, — пояснил Гермес, — поэтому богини прислали своих представителей.
— И что они будут здесь делать? — поинтересовался всецарь.
