Несмотря на ирреальность происходящего, я начал понимать, что угрозы были не таким уж блефом. Ведь в уготованное мне заведение уже водворили двух моих администраторов — Андрея Фомина и Рашида Дайрабаева.
Почему, за что?
На эти вопросы Шерешовец отвечал с похвальной лаконичностью:
— Сядешь — узнаешь.
На душе скребли кошки. А тут еще преподнесло сюрприз родное телевидение.
— Впрочем, по порядку. Оказывается, пока я ходил на допросы, Олег Войтенко плюнул на комсомольское образование, махнул рукой на перспективу сделать функционерскую карьеру по части политической (хапнутые от 'Ласкового мая' деньги сыграли в его жизни интересную роль — Олегу Николаевичу настолько понравилось быть богатым, что он перестал являться на занятия в ВКШ). Войтенко решил стать менеджером и возглавить… 'Ласковый май'. Под его знамена ринулись Костя Пахомов и Сережа Серков.
На Сережу я не обижаюсь — безотцовщина, нелегкий характер, его поманили, он и пошел. А вот с Костей дело посложнее. С ним я намучился. Он из обеспеченной семьи, заласкан, посчитал себя почти что Майклом Джексоном. В коллективе ребята-детдомовцы его невзлюбили. Пришлось гасить конфликты. Но расставаться не хотелось.
Даже после того как Костя украл у барабанщика Сережи Линюка деньги, я отстранил Сережу, но оставил Костю. Он к тому времени был уже 'звездой'. Окончив школу, Пахомов заявил, что хочет работать самостоятельно.
Я не препятствовал.
Вольному — воля.
Но Костя начал 'самостоятельность' с телевизионных разоблачений. Сначала я обиделся, но потом понял, что парень не такой уж простой. Он усек, что без 'Ласкового мая' ему ничего не светит, а брань в мою сторону вызовет к нему интерес.
Поняв это, я успокоился. Пусть ругается. Ведь если он замолкнет, его забудут. А дело идет к тому, что скоро ему в армию, от которой Костя пытался спастись всеми средствами. Двухгодичный антракт мог поставить на его славе крест. Вот и тянуло Костю продержаться хотя бы с этим. Так что я в итоге стал совсем не против его лихих 'разоблачений'. Я начал понимать Костино положение и даже сочувствовать ему. Когда человек хочет оставаться на плаву любыми средствами, его уже ничем не проймешь. Разве что жизнь сама научит.
Но это я сейчас так думаю. А тогда, не скрою, я страдал, включая радио и телевизор. Про меня, про 'Ласковый май' с завидным напором распространялось такое, что миллионам подростков, не говоря уже о взрослых, казалось бы, не оставалось ничего иного, как только возненавидеть нас и навсегда от нас отвернуться. А тут еще подлила масла в огонь газета 'Социалистическая индустрия', поместившая настоящий кроссворд о том, что вроде бы на меня поступила какая-то грандиозная 'компра', но пока она не подтверждается. Но может и подтвердиться… Хоть стой, хоть падай.
Получилось как в старом анекдоте про шубу. Либо я украл, либо у меня украли, но что-то произошло…
А тут еще новость. Помните, я упоминал фамилию Грозина? Прямо на концерте в 'Олимпийском', где работал этот Грозин, появился Войтенко, элегантным жестом указал на него, и работники милиции, не церемонясь, арестовали Андрея. По Москве поползли слухи один страшнее другого. Филинов ходил по ЦДЛ, как Дантес перед дуэлью с Пушкиным. Он стал знаменитостью.
Что делать?
И в эту минуту ко мне, как ангел, явился Веденкин.
— Ну, что я тебе говорил? Фирма веников не вяжет. Не хотел меня слушать — теперь расхлебывай. Олежка прибрал к рукам твой 'Ласковый май' и уже бороздит просторы, Филинов 'опознал' на очной ставке Грозина, так что тебе и это пристегнут. По письму Войтенко тебе шьют расстрельное дело. Телевидение тебя доконает. Там у Филинова концы. Даже во 'Взгляде'. Но не дрейфь. Всегда есть выход.
— Какой? — с надеждой вскричал я.
— Отстегиваешь мне сто тысяч, а остальное гарантирую.
Ну вот, считай позитивы. Филинов о тебе больше ничего плохого писать не будет. Орлов твоих выпустят на свободу, дело
замнут. Пой себе на здоровье, весели православных. Я не спал ночь, раздумывал над ситуацией. Как, оказывается, легко из человека сделать преступника. Еще две недели назад я подписывал автографы бесчисленным поклонникам 'Ласкового мая', а сегодня меня уже обвиняют по 'расстрельной' статье. Правда, есть возможность откупиться. Тем более, что предлагает человек из такой серьезной организации. Но чем больше я думал, тем сильнее начинал злиться. Что же это происходит?
Дело не только в деньгах, но неужели у нас все продается? ' я твердо решил: нет, ребята, на сей раз у вас не выгорит. И поел к прокурору района В. И. Севрюгину — опытному человеку, который, как мне кажется, скоро охладел к прыти своих починенных. Он, конечно, обомлел от сказанного мною и смекнул, что его правоведы перегнули палку, а уж что касается 'чекиста', то это обыкновенный злодей.
— Что ж, придется выжигать скверну…
И Севрюгин вызвал к себе сотрудников ОБХСС. Веденкин появился у меня дня через три.
— Вот видишь, мы держим слово. Филинов молчит, на Шерешовца мы скоро найдем управу. Так что давай, Андрей, расплачивайся.
Пакет денег, помеченных ОБХСС, уже лежал у меня в кармане, но мне было сказано, что всю операцию надо проделать где-то в удобном месте, например, у Центрального телеграфа. Кажется, в уголовном розыске любят внешние эффекты.
Когда я шел на это рандеву, на душе было гадко — не по нраву все эти маскарады. Но когда вспоминал наглую улыбку Веденкина и его разглагольствования о том, что 'все схвачено', мне хотелось побыстрее довести дело до конца. Уж очень надоели эти жирующие молодцы, прикрывающиеся высокими организациями и пускающие в ход красного цвета удостоверения.
'Место встречи изменить нельзя'… Я тоже чувствовал себя участником грандиозной чекистской операции, превратившись неожиданно из дичи в охотника.
Веденкин подошел вовремя, получил от меня пакет, похвалил, сделал ручкой и спустился в подземный переход. Я остался с разинутым ртом.
Однако умеют, когда захотят, славно работать наши сыщики. Оказалось, и влюбленная парочка, сидевшая на ступеньках перехода, и дряхлый старик с коляской, и скучающие молодые парни кавказского вида — все это был камуфляж. Все вдруг пришло в движение, все вдруг кинулись и вмиг скрутили бесстрашного Воинова — Веденкина и препроводили к черному лимузину.
С этого эпизода в моем уголовном деле наступил перелом.
И хотя я по-прежнему обивал пороги прокуратуры, а по стране все так же безнаказанно, пользуясь моей занятостью, раскатывали наши самозваные двойники — левые 'Ласковые май', все-таки перемены к лучшему наметились. Шерешовец уже не кричал на меня, перестал грозить арестом и даже пару раз обратился на 'вы'. Меня это обнадежило.
А тут еще пошли ценные новости. Москва, как известно, большая деревня, и новости циркулируют беспрестанно.
У следствия после эйфории стали возникать сомнения по так называемому избиению Филинова. Во всяком случае, несмотря на легкость, с которой наблюдательный журналист опознал в Грозине налетчика, оказалось, что у того есть алиби и товарищ Филинов, очевидно, немножко навел тень на плетень. У юристов это, видимо, называется как-то по-иному, положим, оговором, но существенным было то, что следователи вдруг заколебались. Правда, дело Филинова было лишь предлогом для того, чтобы спрятать Грозина в 'клетку', потому что его, в основном, спрашивали все о тех же 'разинских миллионах'. Но поскольку Грозин не имел понятия ни о Филинове, ни о чем другом, то на него попросту махнули рукой и забыли. Пока народные депутаты в Кремле дебатировали относительно прав человека вообще, просто человек, конкретно Анд-рюша Грозин, сидел на нарах и пел 'Белые розы'. Не исключаю, что в положении заброшенного арестанта он сидел бы и сидел бог весть сколько, но всполошились родители и приехали из
