краснела, а Сергей рассматривал голую девицу на глянцевой обложке:
— Не самая красивая женщина.
— А я? Я, по-вашему, красивая?
Презерватив пах, как воздушный шарик.
На улице стемнело. Под редкими фонарями янтарно светились вплавленные в асфальтовое зеркало кленовые и каштановые листья. Тучи по краям неба отсвечивали розовым. Вейнхарт дергал поводок, Таня с Сергеем оскальзывались и смеялись.
Женщине было легко и хорошо. Как в пятнадцать лет, когда, кажется, вполне умеешь летать.
Яркие витрины магазинчика с непонятным названием «Символ» обещали «выставку-продажу кондитерских изделий хлебозавода N1». Таня вспомнила, что дома шаром покати, и смущенно повернулась к бывшему пациенту:
— Мне сюда. До свидания, спасибо. Да, завтра обязательно в поликлинику. Вы обещали.
— Когда? — удивился он.
Она не стала спорить. Гордо прошла в раскрытую дверь. Взяла рыбные консервы и десяток круглых булочек. И только возле кассы обнаружила, что забыла дома у Сергея кошелек.
— Ну, вы платить будете?
— Будем.
На плечо Тани ободряюще легла мужская рука. И лицо кассирши, только что скомканное досадой и вечерней усталостью, вдруг стало прекрасным.
— Можете завтра отдать. Я вас знаю. Пирожных заварных возьмите, очень вкусные.
Докторша обернулась к Сергею: мужчина как мужчина. Что особого углядела в нем вредная тетка? Тут же сердце трепыхнулось, и подогнулись колени. Пришлось опереться на прилавок переждать. Снизу сочувственно поглядел Вейнхарт. Собак в магазин водить запрещено, а вот же, никто и слова не сказал.
— Ну, что? Возвращаемся за кошельком? — бодро спросил Сергей.
— Нет! — язык сработал быстрее разума. Если этот фейерверк еще раз повторится, сердце не выдержит.
Или сломаться, обабиться? Стирать мужу трусы, ходить нечесаной… унимать орущих сопливых детей… И прощай, хирургия! Aut caesar, aut nihil[17], иначе она не умеет. А может, у Сергея уже есть жена?!
— Гав! — возмущенно выразился Вейнхарт.
— Простите… я вспомнила… у меня… я должна…
Сергей коснулся пальцами Таниной щеки:
— Ты врать сначала научись.
В окна колотили дожди. Гремели жестью балконов и крыш, переговаривались с ветром, делали мутным желтый фонарный свет.
На кухне сипел светло-зеленый с желтыми розами на боку чайник, кипятя несчетное количество воды. Батареи до сих пор не включили, и это был один из способов согреться: горящий газ снаружи и кипяток с заваркой изнутри. А потом еще один способ, который нравился Тане гораздо больше. И неспешные разговоры обо всем. Но они начинали все больше и больше пугать. Сергей слишком часто вспоминал придуманную страну Берег, а его праздничные акварели (как весну — годовщина Чернобыля) рассекала пронзительно синяя Черта.
— В нее можно уходить по-разному. Можно с проводником — как по обычной дороге. Под ладонью Берегини. А можно — будто в омут, с головой. Или в огонь. Мы там находили иногда обгорелые скелеты… Ведьмы, почти никто, не ушел вместе с нами. Им это грозило навечно потерей дара. А это даже хуже, чем руку себе отрубить. Волк, бывает, перегрызает лапу, чтобы выбраться из капкана. Они не смогли. А на Берегу начались гонения. Так вот, мне рассказывали. Нескольким ведьмам предложили отречься. Всего-то не заниматься ведовством… Зато сохранить жизнь. Но они предпочли уйти в Черту. Без проводника. Они уходили с песней Берегине на губах, пока не скрылись совсем. Они были настоящие ведьмы…
— Звучит, как страшна сказка.
— Это и есть страшная сказка. Спи.
Он ушел на кухню и долго пил отдающую хлоркой воду, а потом так же долго сидел, разглядывая в темном стекле свое двоящееся отражение. Насмешлива Пряха. Каждое утро просыпаться рядом с чужой женщиной и видеть ее глаза — бледно-серые, а не любимые: лиловые, а порой цвета корицы или янтаря. Благодаря ей — и видеть.
21
Дыхание спящего мужчины было ровным и мерным. Татьяна осторожно села, нашарила под кроватью тапочки. Крадучись, мышкою зашаркала на кухню, прихватив по дороге телефон. Кафель в кухне был голубоватым от заглядывающей в окно луны. Татьяна заползла на табурет между шкафом и столом, рядом с холодным подоконником. Накрутила диск. В темноте аппаратик казался голубовато-серым, но женщина прекрасно знала, что он ярко-алый — уступка рвущейся на волю из плена рациональности и педантизма душе. В одежде, больше всего на свете любя алое и малиновое, Таня все же выбирала нейтральные тона. А с телефоном уступила. Тем более что очень редко принимала дома гостей.
Номер, казалось, начисто позабытый, вспомнился сразу. Он принадлежал Павлу Стрельцову — Стрелку. Татьяна вместе с Павлом училась в мединституте. Только на третьем курсе дороги разошлись. Арсеньевна выбрала микрохирургию, а Пашка ушел в невропатологию. Искал панацею от болезни брата. И за Таней ухаживал оттого робко, что не хотел повесить ей на шею мальчишку-инвалида. Так и не вышло у них ничего. Потом Стрелок распределился в Борщевку, в отделение неврозов. Сколько они с Пашкой не виделись? Лет пять?
— Алло!! — знакомый бодрый голос заорал в ухо так, что Таня откачнулась. Зашипела:
— Тише, — и опасливо взглянула на стеклянную плотно прикрытую дверь. Точно Пашка мог разбудить Ястреба… Сергея.
— Чего ты молчишь? И в трубку дышишь? Ты кто?
— Я…
— Кто? «„Я“ бывают разные», — с назидательной интонацией Кролика сказал Стрелок.
Таня тихонько фыркнула. Годы Пашку не изменили.
— Таня… — ответила она и, испугавшись молчания, зачастила: — Паш! Стрелок! Ты меня забыл?
— Ты что, Танюха! А что случилось?
— Н-ну… может, я подумала…
— Ты знаешь, который час?
— Ой, извини…
— Ты звонишь через десять лет и глухой ночью. Что у тебя стряслось?
Она погрызла губы: неловко вышло ужасно. Выдавила через силу:
— Ну, мне нужен совет.
— Приезжай! Ко мне!
— К тебе? — переспросила она с ужасом.
Пашка на той стороне провода заржал, приводя Татьяну в ярость.
— Да не в психушку, — хихикая, уточнил он. — Ко мне домой. Адрес еще помнишь?
Адрес она все-таки переспросила. Она лишь вприглядку помнила дом — двухэтажную полуразвалившуюся хоромину посреди запущенного сада. Дениска, инвалид, не мог им заниматься, Пашке
