тоже хватало забот. Татьяна, стиснув зубы, подивилась собственной черствости. Ну, не любила… это не повод забыть человека на десять лет, а после кинуться к нему при первой беде…
— Я приеду… Завтра… после работы?
— Давай завтра, в семь. Будь!
— Будь, — она аккуратно вернула пищащую трубку на аппарат. Страшно было.
А Пашка нисколько не изменился.
В растоптанных шлепанцах, джинсах и черной футболке встречал на крыльце. Ежился от холода, встряхивал заросшей головой. Худой был по-прежнему, и такой же круглолицый. Подхватил под локти, затащил в дом. Разглядел при жидком свете укрепленной над дверью лампочки:
— Хороша… Проходи… Тих, ступенька шатается!
Татьяна нервным жестом поправила волосы, сумочка на длинном ремешке мазнула по стенке.
— Направо, в мою берлогу. Кофе? Чай? Посетитель должен расслабиться…
После этих слов Татьяна пожалела, что вообще сюда пришла. Но Пашка уже растворился в глубинах тихого и слишком просторного дома, и она присела на краешек кресла в захламленной, но отчего-то очень уютной «берлоге». Стала осматриваться. У себя дома она никогда не позволила бы такого: низкая тахта под пыльным плюшевым покрывалом, в тон ей тяжелые портьеры. Бра — стеклянный цветок на изогнутой медной ножке — с тусклой лампой внутри. Настольная лампа под старину на обшарпанном письменном столе, рядом с ней флейта и полуразобранный допотопный приемник. В углу секретер. Над столом несколько неразборчивых фотографий и большое шелковое полотнище на шнуре, свисающее с гвоздя: темно-синее с серебряной розой ветров. А к стене у тахты прислонена гитара и несколько деревяшек, обточенных, как мечи, даже с гардами. Позади них щит: миндалевидный, с железной нашлепкой посередине. Ох, еще один псих на бедную Татьянину голову. Ходят слухи, что психиатры через какое-то время уподобляются пациентам…
Влетел Стрелок с круглым фарфоровым подносом. На подносе дымился высокий заварочный чайник, позванивали чашки, сахарницу «с горкой» заполнял рафинад — лакомство редкое. Подарок благодарных больных? Еще имелась здоровая креманка с клубничным вареньем. Любимое. Вот же, не забыл. (Гостья улыбнулась) И темная бутылка рижского бальзама.
Пашка разлил чай по чашкам, присел, вытянув в проход длинные ноги.
— Вкусно, — пригубив, сказала Таня. Стрелок по-мальчишечьи сверкнул глазами.
— А сейчас ты ляжешь сюда и расслабишься…
— Нет!! — Таня подскочила, расколотив чашку, и кинулась к двери.
— Танюх… Вот дура! Я ж не Фрейд…
Она захлопала ресницами.
— Это он пациентов укладывал в полутьме, потому что их боялся. А я пошутил.
— Ну, Стрелок! — рявкнула она в сердцах. — И после этого душу перед тобой выворачивать?
Пашка хмыкнул, зажимая рот рукой. Выдавил, заикаясь:
— Н-нет. Поговорим, как коллега с коллегой.
Она наклонила голову. Взгляд наткнулся на злополучные осколки:
— Ой, извини. Уберу…
— Садись.
Он выскочил и вернулся с совком и веником, склонился у Танюшиных ног:
— Я замету, а ты рассказывай. Я внимательно слушаю.
Таня подумала, что способна простить Стрелку такое. Потому что он все равно человек легкомысленный, несмотря на годы. И у нее не возникает ощущения, что из-за другого дела он окажется невнимателен. Пожалуй, так ей даже проще. Интересно, это случайность или профессиональный прием? Таня пожала плечами.
— К нам доставили… одного человека. После автомобильной аварии. Жигули столкнулись с бензовозом. Он… ему… ни царапинки. Только частичная амнезия. И обратимые повреждения сетчатки. Мы сделали склеропластику. Но меня беспокоит его душевное состояние.
— Ваш невропатолог его смотрел?
— Да! Конечно!
— Рано или поздно память восстановится.
— Он… у него ложные воспоминания. Знаешь, теперь издают дурацкие книжки. Не фантастика, а эти… ну, «меча и кирпича».
Стрелок фыркнул:
— Ты это читаешь?
— Я… попробовала, — призналась Таня жалобно. — Ты можешь? Ну, на полном серьезе, верить в ведьм или упырей?
Стрелок пососал оцарапанный палец.
— А он… твой… пациент… Он верит?
Ответа не дождался. Присел на край тахты и стал рассуждать:
— Мозг человека — terra incognita. Может быть, для его душевного спокойствия лучше, когда лакуна в памяти будет заполнена, хотя бы и содержанием дурацких книг. Лишь бы Гитлером себя не вообразил или Наполеоном. Вот это уже патология.
— Ох, Пашенька…
Он улыбнулся, потер пальцами правой ноги икру левой.
— Чем больше работаю в психиатрии, тем меньше в ней понимаю.
— И пациентам ты так говоришь?
— Не всем. А то главврачу проболтаются. Еще чаю?
— Ох…
Они еще пили чай. Пашка беззаботно болтал ногами.
— Ну, уговорила, присылай его ко мне, — наконец сказал он.
Татьяна медленно покраснела.
— Так тебя никто не просит говорить про осмотр, — проницательно догадался Стрелок. — Соври что-нибудь. Ну, хоть что мебель надо у приятеля переставить.
Татьяна опустила голову. Промямлила:
— Ему вообще два месяца нельзя напрягаться.
Стрелок стукнул себя ладонью по лбу:
— Прости, запамятовал. Еще что-либо придумай. Хоть на шашлыки позови. Я как раз сухую грушу спилил.
Таня поерзала в кресле:
— Вот не думала, что психиатру нужна фантазия.
А Стрелок возгласил гордо:
— Это мой хлеб!!
Телефон на кухонном столике раскалился и плевался кипятком, как перекипевший чайник:
— Танюха!! — голосил в восторге психиатр. — Классный мужик!! Где ты такого раскопала?!!
Таня отодвинула трубку от уха, подержала на отлете, как насекомое. Сказала тихо:
— Не называй меня «Танюхой».
— А… понял…
Похоже, Пашка разочаровался, что она не разделила его энтузиазм.
— Так слушать будешь?
Таня оглянулась на плотно прикрытую кухонную дверь. Конспирация какая-то. Самой стыдно.
— Я к тебе приеду.
— В клинику? — захихикал Пашка.
Если надо — и в клинику, и к черту на рога… Похоже, ради Сергея она способна на любые безумства. Таня горько улыбнулась. Никогда не ожидала от себя подобного. Смеялась над героинями сентиментальных романов… «Ох, что эта великая милость делает из взрослых нормальных людей»…
— Не надо жертв, давай домой. Я тебя на остановке встречу.
